Хрустальная колыбель - Сергей Станиславович Юрьев

Дверь снова с грохотом распахнулась, и на пороге показался всё тот же Сивый:

– Братаны, атас! Хач Брюхатого замочил!

На лицах у законников застыло безмерное удивление. Кабатчика Хача все знали как свойского мужика без особых закидонов, всегда исправно платившего долю и даже изредка делавшего подношения морской деве, хотя ему этого можно было и не делать – Чертогу жертвовали только те, кто промышлял на море.

– А еще говорит: если его первым законником не коронуют, он всех порежет. – Сивый был бледен, нижняя челюсть у него дрожала, а на лбу выступили крупные капли пота. – И жрецов, говорит, перебьет, если сама морская дева ему не даст.

Такое не то что говорить, даже повторять было кощунственно, и Шкилет, слывший самым справедливым из законников, метнул в Сивого нож. Мало того, что тот чуть ли не в штаны наделал, так ещё и кощунство… Сивый кулём повалился на пол, и пара шестёрок за ноги выволокли его из помещения. Десять законников с одобрением посмотрели на Шкилета, и тот понял, что из-за такого мозгляка, как Сивый, разборок не будет. Но внутри оставалось нехорошее чувство, что происходящее на базарной площади – не просто выходка взбесившегося психа, что всё гораздо серьёзнее и страшнее. Почему-то вспомнилось, как ловко отмазался Хач, когда однажды выяснилось, что не все братки, входившие в его таверну, потом оттуда вышли.

– Шкилет, поди посмотри, – предложил Кривой, и стало ясно, что ему тоже не по себе.

– Нет уж, давай все вместе сходим! – вмешался Бляха. Он поднялся с лавки, опираясь на костыль, и первым заковылял к выходу.

На базарной площади, против ожидания, было не так уж людно. Народ всё больше толкался в узких улочках, прилегающих к рынку, но и здесь было непривычно тихо. Все разговаривали вполголоса, и даже не слышалось обычных проклятий, когда кто-нибудь, убираясь с дороги, наступал товарищу на ногу.

– Может, послать на крышу парней с самострелами, пока не поздно? – предложил Шкилет идущему впереди него Тумбе. – Не нравится мне…

– Зато мне нравится! – отозвался Тумба, не поворачивая головы. – Дожили! Какой-то кабатчик, сявка. Да мне самому в кайф его по рёбрышку разобрать.

Хач сидел на повозке, запряжённой двумя мулами, и швырял в зазевавшихся воробьёв золотыми слитками в пол-унции каждый, до сих пор ни разу не промахнувшись. Возле колеса, прямо на булыжнике мостовой, сидел в стельку пьяный жрец и пытался затянуть ритуальный гимн, прославляющий морскую деву, но постоянно срывался на застольную песню «У меня есть хрящик один». Известный шпион и мошенник Кунтыш собирал брошенные Хачем слитки, отгоняя пацанов, которые, набравшись смелости, пытались делать то же самое. Слитки он прятал где-то за пазухой, а сбитых воробьёв приносил Хачу в зубах, словно собака. Кабатчик гладил «пёсика» по голове и тут же наливал ему в кружку чего-то из большого глиняного кувшина. Завидев законников, Хач демонстративно от них отвернулся.

– Это кто? – поинтересовался Хач у Кунтыша, не глядя, тыкая пальцем в сторону приближающихся законников.

– Местная шушера, – без запинки ответил Кунтыш и швырнул в Тумбу, который оказался ближе других, дохлым воробьём.

– Чего хотят?

– Ща спрошу, – пообещал Кунтыш и тут же спросил: – Эй, чё припёрлись, говнюки?

Тумба в три прыжка оказался рядом с ним, вцепился в длинную шевелюру и приставил к горлу кривой ножичек.

– Ой, боюсь, боюсь, боюсь! – дурачась, завопил Кунтыш, и лезвие начало медленно вдавливаться в кожу. – Может, подумаешь? Глядишь, в живых останешься, а то мои башмаки вылизывать некому.

Тумба нажал посильнее, но кинжал никак не хотел входить в мягкую плоть, рука будто окаменела, да и ноги приросли к мостовой. Он посмотрел на Хача, и их взгляды встретились. И в тот же миг в сердце закоренелого разбойника вселилось глубокое раскаянье, прежде всего в том, что он, не подумавши, вмешался в чужую забаву, а такого уважаемого человека, как Хач, вообще грех обижать, потому как хоть и дерьмом он братву потчует, но в прочих тавернах и того дерьмовее. Виновато оглянувшись на остальных законников, Тумба с чувством великого облегчения начал наносить себе частые удары в живот, испытывая при каждом прилив небывалого восторга.

– Скажи остальным, чтобы поаккуратнее, – попросил Кабатчика Кунтыш, выходя на цыпочках из лужи крови. – Всего измазал, скотина.

Кривой выхватил из-под полы самострел и навскидку послал в Хача короткую толстую стрелу. Но тот, к восторгу постепенно смелеющей публики, перехватил её у собственного горла и метнул обратно, словно дротик. Кривой лишился последнего глаза и жизни, а законники, стоявшие рядом, торопливо расступились.

– Закон Корса знаете?! – рявкнул Хач так, что у оставшихся в живых законников заложило уши. – Я вас спрашиваю!

– Кто круче всех, тот и правит, – промямлил Шкилет и сорвал с головы платок, стянутый узлом на затылке.

– Ну! – приободрил его Хач.

– Ну, если братва не против… – Шкилет окинул взглядом законников, оставшихся в живых. – То и я не против. – Он взял под уздцы мулов и потянул их в сторону Центровой Хазы, чтобы там в обновлённом составе продолжить сход. Колёса стронулись с места, и задремавший жрец Иххай начал сваливаться набок.

– Эй! – закричал он, стоя на четвереньках, вслед удаляющейся повозке. – А меня забыли. Я вам тут кто – хрен собачий или право имею? Не, Хач, я не пойму – тебе верховный жрец нужен, что ли?

Повозка остановилась, жрец с помощью Тесака и Пухлого забрался на неё и тут же отрубился, огласив безмолвствующую площадь прерывистым свистящим храпом.

Огромное багровое солнце медленно, но неотвратимо погружалось в пучину Великих Вод. День был долгим, но последний всплеск волны уже готов был поглотить усталое светило. И всякому, кто видел этот закат, могло показаться, что оно навсегда покидает мир, чтобы не видеть больше тех мерзостей, которые в нём совершаются.

– Если склянки забиваешь, приходи вовремя! – крикнул Шкилет, заметив издали высокую худую сгорбленную фигуру, двигавшуюся вдоль полосы прибоя.

– Ты же сам сказал – на закате, а не после и не до, – отозвался Служитель Нау, когда подошёл достаточно близко, чтобы не надрывать голос, пытаясь перекричать прибой. – Что скажешь, пропащая душа?

– Сам же говорил, что душ пропащих не бывает, – попытался возразить Шкилет, усаживаясь на плоский камень. – Горбатого, значит, лепил?

– Никто из Служителей не способен на ложь, – ответил Нау, присев рядом с ним. – Если мы не можем сказать правды, мы не говорим ничего.

– Ладно… Увижу молчащего Служителя – буду знать, что подумать. – Шкилет достал из-за пазухи серебряную флягу с густым эрдосским вином и, прежде чем отхлебнуть, протянул её Служителю.

– Сначала скажи, зачем звал.

– Нет, это ты скажи… Твоё корыто уже который год шляется у наших берегов, и до сих пор никто из Собирателей Пены на тебя ещё не напоролся. Как это так получается?