Правда, которую мы сжигаем - Джей Монти

царицу, — я делаю паузу, сцена настолько интуитивна, слишком реальна. У меня перехватывает дыхание.

Я качаю головой, переводя дыхание и продолжая.

— Когда был замечен лжетроянец под парусом, клянусь всеми клятвами, которые когда-либо нарушали мужчины, числом больше, чем когда-либо говорили женщины, на том же самом месте, которое ты назначил, — я снова делаю паузу, мой голос ломается. — Завтра я действительно встречусь с тобой.

Гермия обещает встретиться с ним, чтобы они могли вместе сбежать, обещание, которое я хотела бы дать Руку. Слова, которые я хотела бы сказать. Мне больно, что я не могу сказать, что я на самом деле чувствую, что я не могу сказать ему свою правду, когда это важнее всего.

Говорят, что никогда по-настоящему не осознаешь, насколько ты заботишься о человеке, пока он не ушел.

А когда его не стало? Он взял меня с собой.

Но дым остался.

Он задерживался, заполняя пустоты.

Та, кем я всегда хотела быть, принадлежала ему, и я знаю, что никогда не верну ее.

Когда я думаю о нем, возвращаюсь туда, мои чувства трепещут. Я снова чувствую его запах, точнее, дым. Я чувствую запах травы, фруктовый и мускусный, ударяющий мне в нос.

Внезапно раздается хлопок, громкий громовой звук, который уносит меня со сцены, прочь от прошлого и возвращает обратно в реальность.

— Рад узнать, что ты все еще умеешь лгать, — его голос заставляет меня дрожать. — Извини, продолжай.

Я щурюсь, ища его лицо на сиденьях, нахожу его тень возле спинки, но он идет по проходу, приближаясь к свету.

У меня скручивается живот, когда я вижу порез на его губе. Тот, который не от Алистера или его отца, а от меня. Я сделала это с ним. Пока я тонула в жалости к себе и в ярости, я выместила это на нем, на Сайласе. И Рук, он позволил мне. Он позволил мне причинить ему боль.

Свернутый косяк у него на губах, дым клубится вокруг его головы, когда он стоит перед сценой и смотрит на меня. То, как отросли его волосы, вызывает у меня желание измерить их пальцами. Они аккуратно заправлены за уши, но все равно выглядят дико.

— Чего ты хочешь от нас?

Откровенно и прямо в точку.

Глупо с моей стороны думать, что он будет здесь по какой-то другой причине, кроме как усомниться в моих мотивах.

— Я уже говорила тебе. Я хочу помочь поймать Фрэнка. Я сделаю все, что вам нужно, ребята. Я хочу, чтобы он ушел. Как только это закончится, я уеду отсюда, — честно отвечаю я.

— И что? Я просто должен поверить тебе на слово?

— Сайлас поверил.

Это заставляет его остановиться.

После Перчатки Сайлас появился в моем общежитии, чтобы поговорить. Я извинилась за то, что сказала о Роуз. Я знаю, что это не его вина, но в тот момент мне нужно было кого-то обвинить. Это было эгоистично с моей стороны. Он продолжал говорить мне, что я уже вовлечена, даже если ему это не нравится. Что он предпочел бы, чтобы я помогла им, чем сделала бы это сама и позволила себя убить. Потому что очевидно, что люди, с которыми мы сталкиваемся, не заботятся об убийстве невинных женщин.

Он согласился на мои условия, позволил мне участвовать в будущих планах. Но он ясно дал понять, что после смерти Фрэнка я должен уйти. Он не хочет видеть меня здесь.

Я тоже не хочу, чтобы я находилась тут.

И хотя я уверена, что Тэтчер и Алистер были недовольны этим, они поддержали его решение. Но не Рук.

— Сайлас позволяет чувству вины затмить его разум, — уверяет он меня. — Сайлас не знает, что ты змея в траве. Что ты всегда играешь роль. Он не знает тебя. Не так, как я.

Я знаю, что нет никакого способа исправить то, что было сломано между нами двумя — ущерб был нанесен. Но я устала притворяться, что ненавижу его, даже если он действительно презирает меня.

Я до сих пор злюсь, что так и не получила его, а я отдала ему всю себя. Но я не ненавижу его. Никогда такого не было.

Я никак не могла.

Долгое время я думала, что ненавидеть его будет проще. Это был способ держать его огонь близко к моему сердцу. Способ для меня не оплакивать потерю его, нас. Я просто слишком устала, чтобы притворяться. Что-либо подделывать.

Я не хочу вцепляться друг другу в глотки все время, пока я в деле, особенно если учесть, что он по-прежнему непреклонен в том, чтобы скрывать то, чем мы были, от своих друзей.

Я тяжело вздыхаю и подхожу к краю сцены, где опускаюсь в сидячее положение. Мои ноги свисают за борт, и я провожу руками вверх и вниз по бедрам, прежде чем сказать: «Что тебе нужно услышать от меня, Рук? Что мне нужно сказать, чтобы это было как можно безболезненнее?»

Он вытаскивает косяк изо рта, облизывая пересохший рот языком.

— Ничто между нами никогда не будет безболезненным, Сэйдж, — его глаза обжигают меня. — Но ты могла бы начать с того, что рассказала бы мне, с кем ты разговаривала перед тем, как войти сюда.

Я хихикаю, качая головой.

— Преследуешь меня? — я вопросительно выгибаю бровь.

— Нет, я случайно оказался рядом. Я просто нахожу подозрительным то, что ты снова появляешься здесь, волшебным образом высвобождаясь из психбольницы, куда тебя поместил твой отец, — он выпускает кольцо дыма в мою сторону, наклонив голову. —Теперь ты болтаешь об этом с двумя парнями, которые очень похожи на федералов.

Я думаю о том, чтобы сказать ему прямо сейчас, но даже если бы я сказала, он бы мне не поверил. Думаю, этой истории он поверил бы меньше, чем той лжи, которую я собираюсь рассказать. Все, что я скажу Руку Ван Дорену, никогда не будет воспринято как правда.

Еще когда-либо.

— Они друзья моего отца. Я думаю, что они здесь в совете директоров. Мы просто столкнулись друг с другом, и они поздоровались. Тебя это устраивает? Могу ли я поздороваться с людьми? Или ты просто завидуешь?

Я не должна была быть с ним такой язвительной, не тогда, когда я знаю, почему он спрашивает, но я ничего не могу с собой поделать. Я не могу не проверить эту иррациональную теорию о том, что его просьбы проистекают из