Молодой Сталин - Саймон Себаг-Монтефиоре

Но тем не менее, вне себя от ярости, он был вынужден вернуться в Сольвычегодск. Он не забыл Иваняна и со смехом вспоминал, как один “бандит украл эти деньги, и у этого негодяя, которого я встретил после революции, хватило наглости попросить меня о помощи”. Если Иванян действительно украл деньги у Сталина, это был фантастически смелый поступок – и крайне безрассудный. В 1937 году он был расстрелян. До самой гибели он отрицал факт кражи[140].

“Я тоже иногда выпиваю”, – лаконично признавалась Серафима Хорошенина. Возможно, именно после запоя, последовавшего за неудачным побегом, Сталин решил узаконить отношения с ней. В феврале они с Серафимой Хорошениной прописались вместе в доме Кузаковой – это был своего рода гражданский брак (в православной империи законным был только брак, освященный церковью). Этот союз совершенно забыт сталинскими биографами.

Медовый месяц длился недолго: “Согласно предписания г-на вологодского губернатора… Серафима Васильевна Хорошенина 23 сего февраля отправлена… в г. Никольск для отбывания дальнейшего срока”. Таковы были капризы самодержавия: ей даже не дали попрощаться с сожителем. Она оставила Сталину прощальную открытку. Перефразируя Уайльда, потерять невесту почти в день свадьбы – несчастье, но потерять молодую “жену” через неделю – скорее уже беспечность. Об этом неожиданном союзе судачили многие, на него смотрели как на “полубрак”: большевик А. П. Смирнов не стесняясь написал Сталину: “О тебе слышал, что еще раз поженился”.

Едва Серафима освободила сталинскую постель, ее место заняла его хозяйка – Мария Кузакова.

“Иосиф Виссарионович произвел на меня хорошее впечатление, – вспоминает она. – Говорил он тихо, ласково. Одет он был не по-зимнему: в осеннем пальто и фетровой шляпе”. “Я… видела, что Иосиф Виссарионович, задумчивый, сосредоточенный, ходит по комнате, часто пишет”. Однажды она спросила, сколько ему лет.

– А сколько вы дадите? – отвечал он.

– Лет сорок, пожалуй, будет.

– Нет, только двадцать девять лет, – засмеялся Сталин.

Муж Кузаковой погиб на русско-японской войне, оставив ей троих детей-сорванцов. Иногда они поднимали такой галдеж, что он с улыбкой открывал дверь и пел вместе с ними, вспоминала Кузакова. Трудно поверить, что Сосо мог вести себя так кротко, но Мария полюбила его, с удовольствием слушала рассказы о семинарии.

Береговой Петушок, возможно прослышав о том, что Сталин готовится к побегу, стал часто обыскивать его комнату. Кузакову это выводило из себя. Полицейские стучали в окна среди ночи и будили детей – они хныкали, а Сталин смотрел на обыск в полном спокойствии. У него конфисковали письма Серафимы, в том числе прощальную открытку. Он все равно приходил на пикники и вечеринки, где обсуждал с товарищами по ссылке политику. Это раздражало Цивилева, но Сталин ему отомстил. “Т. Сталин тут же при всех гуляющих… так отругал его, что исправник боялся показываться ему на глаза, при встрече убегал, а т. Сталин пускал какую-нибудь острую сатиру”, – рассказывает Голубев. Кузакова подтверждает: “Я никогда не видела, чтобы полиция так боялась одного человека”.

Сталин уже почти отбыл свой двухлетний срок, и смысла бежать не было, несмотря на всю “духоту”. Он до того скучал, что пошел в местный театр, за что его оштрафовали на двадцать пять копеек. Другим утешением, видимо, была Мария Кузакова. Когда он уезжал, она, судя по всему, была беременна от него. По словам родных Кузаковой, она сообщила ему, что ждет ребенка. Он сказал, что не может на ней жениться, но пообещал присылать деньги – разумеется, обещания не исполнил.

25 мая Береговой Петушок арестовал Сталина за посещение собрания революционеров и приговорил к трем днем заключения в местной тюрьме. Но срок ссылки Сосо наконец вышел. Когда 26 июня его отпустили из тюрьмы, он даже не попрощался со своей беременной хозяйкой. “Когда я пришла домой, на столе нашла деньги за квартиру, а тов. Сталина и его вещей не было”. Поэтому-то местные девушки так неохотно заводили романы со ссыльными: любовники имели обыкновение внезапно исчезать[141].

6 июля 1911 года Сосо пароходом добрался до Котласа, оттуда – до Вологды, где ему было предписано оставаться два месяца. Здесь он жил по разным адресам и все время находился под наблюдением охранки. Шпики дали ему новую кличку – Кавказец.

Гоняться за юбками он не прекратил. На глазах у шпиков Кавказец соблазнял разбитную школьницу – подружку одного его товарища. Когда Сталину понадобилось, он одолжил у друга и девушку, и паспорт2.

“Я готов – остальное ваше дело”, – написал Сталин Ленину, обосновавшись в Вологде. Впрочем, он хотел убедиться, что его отправят в центр. “Я хочу работать. Но работать буду лишь только в Питере или в Москве. <…> Я уже свободен…” К собственной вражде с кем-либо Сталин относился со смертельной серьезностью, но над эмигрантскими ссорами Ленина все еще подшучивал. “Коба писал, что не может позволить себе лаяться с ликвидаторами или впередовцами [группами Красина и Горького, оппозиционными Ленину], у него получится только смеяться над теми, кто лается”, – писал один большевик товарищам в Париж – именно там Ленин, видимо, узнал о “незрелости” Сталина. Несмотря на это, в конце мая в Париже Центральный комитет (ЦК) решил образовать Русское бюро, членом которого стал Серго, а особым посланником – Сталин; охранке скоро стало известно об этом назначении.