Львиная охота - Александр Щеголев

— Настоящему человеку здоровый мозг вообще необязателен.

Оратор мгновенно вспыхнул:

— Вы про меня?

— Боже упаси, — ответил Жилов. — Вы без мозга споткнетесь и упадете. А вот Владимир Ильич, как известно, был анацефалом, то есть функционировало у него только одно полушарие и, тем не менее, он был гением планетарного масштаба, указавшим человечеству путь.

Защитник мировой справедливости вскочил. И грянула безобразная сцена, вспоминать которую нет смысла. Идеолог, забыв про лицо, полез в бутылку: обидно ему стало за вождя мирового пролетариата, которого, кстати, никто и не думал обижать. Жилов слишком уважал себя, чтобы опуститься до оскорблений в адрес такого титана, как Ленин. А безобидная ирония — она ведь только укрепляет авторитет истинных вождей. Короче говоря, весь общественный пафос, взревевший на высоких оборотах, мог бы уместиться в одном ядовитом выхлопе: «Да кто ты такой, чтобы…»

Кем был тогда Максим? Свежеиспеченным агентом Матки, внедренным в Объединенный Реестр и работавшим при миссии Великого Аудитора — начальником группы технического обеспечения полетов. С другой стороны, кем был, собственно, этот трепливый хлыщ?

— Жилов, — представился чужак клубной публике. — Макс Жилов. А тебя как зовут?

— Не твое дело, — был ему ответ.

— Редкое имя, — приятно удивился чужак, надкусывая яблоко. — Псевдоним такой же красивый?

— Вы что, не знаете, с кем разговариваете?! — возмущенно крикнула «отличница РУБ». — Вы с Василием разговариваете!

И тогда Жилов дружелюбно сказал их именитому лидеру:

— Вот что, Василиса Премудрая. Ты бы не тужилась так, принцесса, а то родишь раньше времени.

Это был вызов. Вызовы в клубе «Self-made man» разрешались предельно просто: есть ринг, есть перчатки. Выходи и заканчивай спор — на глазах у всех секторов, не только русского. Ринг располагался в центре круглого зала, на высоком помосте и вдобавок был окружен водой, чтобы эффектнее выглядели падения с него. Не прошло и пяти минут, как все было готово: включилась подсветка, а спорщики были заброшены при помощи специальных трамплинов на помост. Правила астробокса изумительно примитивны и целиком связаны с малой силой тяжести на Луне. Достаточно одного удара и даже хорошего толчка, чтобы соперника выбросило за канаты — вниз, в воду. Так что раунд ведется до первого же купания, а весь бой длится два или три раунда (до двух купаний). Боксерские перчатки здесь с особыми амортизаторами, позволяющими, во-первых, гасить чужие удары, и во-вторых, самому оставаться на ринге в случае удачной атаки. И тактика боя здесь совершенно особая, основанная на предельной осторожности… Соперники пошли выписывать круги по квадратной площадке — глаза в глаза, растворившись друг в друге. Высокий, нескладный с виду Василий на ринге преобразился. Азартен он был, как ни странно, и не только в речах — необычное качество для профессионального карьериста. Что касается осторожности, то с этим как раз у него был порядок. Однако поединок длился недолго, ведь Жилова всю его сознательную жизнь вынуждали драться, сначала в интернате, потом в разведшколе, а нынешний его соперник, судя по всему, был правильным мальчиком из хорошей семьи. Всего на долю мгновения отвлекся Василий, поймав взглядом красную косынку в русском секторе, но этого хватило. Прощально лягнув воздух резиновыми копытами, он перелетел через низкие канаты, и взметнулись роскошные брызги — высоко-высоко, до прозрачного потолка, — а победитель первого раунда остался на площадке, едва удержавшись на противоположном краю, чтобы закончить спор во втором и последнем раунде. Однако самоуверенный трепач, как выяснилось, не умел держать удары. (Перо ему в недрожащую руку, винтовку!) Случилась новая безобразная сцена, украшенная мелодраматическим воплем:

— Я задолжал тебе раунд, Жилов! Я верну тебе долг!

После чего бой переместился на ковер Великого Аудитора…

Так и состоялось это знакомство. Жилов вернулся к своей даме, которая испуганно спросила его: кто, мол, этот ваш Владимир Ильич, из-за которого столько криков и брызг? Она прибыла на Луну с острова Фиджи и плохо знала российскую историю. Что было затем? Кузмин сослал племянника на пояс астероидов, а тут вдруг и Матка решила подправить биографию одному из своих секретных чад, так что полетели на «Хрущеве» оба недруга вместе, один — в качестве системотехника, второй — в качестве пассажира. И за месяц совместного полета незаметно для себя они перестали быть недругами. «Товарищ Племянник» оказался вовсе не таким дерьмом, каким пытался выглядеть, — вовсе не отличником отличников со сплюснутыми мозгами. Короче, большая шишка из него не выросла (в отличие от дяди), так и остался парень вечным адъюнктом. Главным же было то, что Владимира Ильича он и вправду любил — глубоко, искренне, — любил больше, чем себя. А Жилов, к обоюдному удовольствию, очень высоко ценил все искреннее.

Но как же странно обошлось время с этим незамысловатым сюжетом! Один герой постарел, второй — возмужал; одного женщины скрытно фотографируют в спальне, перед другим становятся на колени и целуют ему ноги. Наконец, один за столько лет так и не обзавелся хоть какой-нибудь кличкой, тогда как второй… обидно же, ей богу!

* * *

Я не дождался от Васи ни единого стона, пока усаживал его в освободившееся кресло. Неужели он и вправду не чувствовал боль? Потом я втащил коляску в комнату, нахально устроился в ней, стараясь ничего не сломать, и спросил:

— Что они все от вас хотят?

Вместо него ответил Стас:

— Они — не мы, Жилов, а мы — не они… Правда, каждый из них тоже хотел, как лучше. И горе-жрецы, и ревнители света, и даже, не поверишь, охранные отряды Службы Контроля.

— Все хотят, как лучше, — отчетливо пробормотал Вася. — Беда в том, что безнравственные средства, применяемые в качестве исключений, имеют свойство становиться правилом…

Нет, это не Вася сказал. Это сказал вовсе не мой старый знакомый, сопливый максималист, возмужавший и прозревший, не бывший комиссарчик с налитыми кровью глазами — это Покойник сказал. Комиссар, даже потерявший зубы в боях за справедливость, не мог такого произнести. Покойник смотрел на Стаса. И наступило молчание. Стас взял трезвой рукой новую бутылку, вбил одним ударом пробку внутрь, но взгляд его при этом сосредоточенно искал что-то на столе, не в силах подняться выше, и мне стало жаль человека, потому что стрелу пустили явно в него, это были отголоски какого-то спора, отзвуки отшумевшей бури, и Стас ответил — с пугающей резкостью:

— Кто же знал, что они сами себя сожгут?

— То, что эти люди невменяемы, вы знали хорошо, — поморщился Покойник. — А также то, что они стали такими не по своей воле.

— Наш моралист считает, что мы не должны были его вытаскивать, — в отчаянии объяснил мне Стас. — Из того подвала. Роскошный такой подвал, защищенный от всех видов излучений. Ковер на полу во всю ширь… Ты думаешь, Мак, эти «невменяемые» бросили своего полубога на больничное ложе, под капельницу? Scheisse! Даже не на ковер. Просто на пол, а ковер в этом уголке бункера откинули, чтобы в крови не запачкался. Брезгливые они, Мак. Ковер пожалели…