Три глотка волшебного напитка - Наталья Мазуркевич

Зимой было не так весело. Охотничий промысел не был мне интересен, а, спасаясь от пронизывающего ветра и холодов, люди прятались в крепких срубах, возникших совершенно неожиданно. Только я успела осмотреть все свои угодья, пометить каждого зайца, волка, горного барана, как пришлось браться за работу вновь.

Пришлые не собирались уходить. Прибывали изо дня в день, оставались, разворачивая большие шатры и обогревая их теплым ветром. Мне не нравился этот ветер – искусственный, чуждый моему краю, – но за пределы шатров он не выходил, потому и я смирилась, когда не удалось вырвать укрытие конкурента из земли. А они строили, не из дерева – из камня. Большой дом на холме, будто для меня. Строили быстро, изо дня в день, но бросили, не достроив. Это я осознала позже, когда увидела, где обитали сами пришлые. В их жилищах лишних дырок не было, а если и имелись квадратные отверстия, то их торопились заделать, не оставляя для меня и щелочки. Но это поначалу. Чем больше проходило времени, тем больше лазеек находилось. И я могла слушать их разговоры. Поначалу непонятные, совсем не как у животных, со временем они стали обретать смысл.

На исходе второй зимы я стала их понимать… и недоумевать. Отчего за все, что делаю я, они хвалят не меня! Путника из леса выгнали – Альн-Ари, большой снег от поселения отвели – Альн-Ари, мелких двуногих от колодца отодрали – Альн-Ари. Но ведь нет в поселении такого человека! Нет и не было. И мои это дела – а не кого-то!

И в каменном доме, открытом словно нарочно для меня, тоже звучало это имя. Везде, отовсюду, и стар, и млад… Они звали друг друга, этого Альн-Ари, и ни слова не говорили обо мне, будто и нет меня. Или… это я? Путника вывел кто? Я! Снег отвел? Я. За детьми присмотрел? Тоже я.

Я – Альн-Ари? И благодарят меня?

Меня!

Решив так, я начала бывать в поселении чаще. Теперь, когда они говорили со мной, звали меня и хвалили, уединенная долина перестала быть настолько привлекательной. Я, как и прежде, бывала там, рвала травы, приносила их в поселение, но уже не для всех – для тех, кто просил меня, только меня и никого другого.

Особенно мне нравился менявший волосы человек. Днем он был сероглазым и темноволосым, но стоило скрыться солнцу, он уединялся в своей избе, и голова его вспыхивала настоящим костром. Отчего-то он оставлял лазейку для меня всегда – и зимой, и летом, словно ждал. И звал. Но такое навязчивое внимание мне не нравилось. И стоило ему обернуться, почувствовав мое присутствие, я убегала в большой каменный дом на холме. К ночи его покидал даже обряженный в рясу человек, звавший меня изо дня в день. Он был забавный, оставлял на гладком камне ягоды, будто бы мне, но их съедали пробиравшиеся утром дети. Благодарили, конечно, меня, но ели все сами. А мне так хотелось понять, что они в них находят. Ведь радуются, оглашая весь каменный дом смехом, и пальцы облизывают.

Но был в поселении один человек, от которого я пряталась. Он пугал своей одержимостью и называл моим именем какую-то каменную подделку. Касался ее, гладил, не мог оставить ни на одну ночь. И что только он в ней нашел? Холодная, мертвая, каменная, а он ее, как староста свою жену, холит. Слова ласковые говорит. Из ночи в ночь.

И сейчас пришел.

Он был страшным и несчастным одновременно. А я не знала, как помочь. Детям хватало ягод, взрослые сами говорили, чего бы хотели. А этот человек называл мое новое имя, но обнимал статую. Говорил с ней, хоть будто бы и со мной. А я не могла ответить. Разве что высыпать ему на голову снега, но он даже не вздрагивал, принимая мои проделки за плохую погоду. И вот как дать ему понять, что его поведение невежливо? Чтобы он меня увидел? Почему остальным хватает круговорота листьев, поднятого снега или оброненных трав, чтобы узнать о моем присутствии, а ему – нет. Что за ограниченное зрение у этого двуногого?

– Прости, – покаянный шепот отвлек меня от негодования. Настолько, что на пол упала где-то прихваченная медная кружка. Звон, разнесшийся по залу, заставил позднего гостя вздрогнуть. – Верно, я виновен и прощения не заслуживаю.

«Почему нет?»

Я опустилась на гладкий камень, именуемый людьми алтарем. Отчего-то он был теплым, хотя в нынешний сезон ему полагалось стать настоящим льдом.

– Мне придется уйти, – продолжил свою покаянную исповедь мужчина.

«Куда? Зачем? Ты так долго не уходил…»

– Или я сделаю это сам, сохраняя память о тебе. Или нарушу свое слово.

«Обещания нарушать неправильно!»

– Отпущенная мне неделя подходит к концу. Три года надежд. Три года ожидания…

«Так мало…»

– Я буду ждать тебя. Сколько потребуется.

Мне было жаль печального гостя, делившегося самым сокровенным с эхом. Ветер коснулся белых волос мужчины, поднял ему короткую челку, отчего посетитель стал похож на ежа.

– Надеюсь, это твои проделки, – горько усмехнулся гость, приглаживая волосы и поднимаясь.

«Мои!»

Гордое признание отозвалось порывистым свистом. А камень, на котором я сидела, потеплел еще сильнее, согревая мой ветер. Я бросилась было за уходящим гостем, желая проводить его до дома, самого близкого к холму, но дверь захлопнулась прямо передо мной.

А после завыл волк, призывая меня в свидетели своей охоты. И я ушла.

Следующим утром дом у храма опустел. Исчез и менявший цвет волос человек, словно и не мое присутствие было главным в его жизни. Оставил открытыми двери, распахнул окна и последовал вслед за мрачным обитателем дома у холма.

Они больше не вернулись.

Но дом не пустовал долго. Уже к вечеру у него появилась новая хозяйка. Темноволосая девушка взбежала по резным ступенькам, затопила очаг, закуталась в плед и, глядя на огонь, принялась рассказывать.

Мне нравились ее сказки. Нравились наши посиделки, хоть меня и обижало, что она напрочь игнорировала мое присутствие. Ничто ее не пронимало: ни сброшенные на пол резные статуэтки, оставшиеся от предыдущего хозяина дома, ни звон кухонной утвари, ни разлитое молоко – настоящий жест отчаяния.

Она не желала замечать моего присутствия. Не боялась ни буйства ветра, ни подброшенных ей мышей. А мне настолько хотелось поставить ее на место, заставить видеть себя… но безуспешно. И я ушла. Перестала приходить, перестала появляться в поселении. Ночами просиживала в каменном доме, на теплом камне, наедине с молчаливой девой. Она казалась мне брошенной всеми, а потому несчастной. Как и я. Не знаю, чего было больше в моем желании – отчаяния или злости, но хоть на миг мне захотелось стать как она, как они все. Те, кто бродил у подножия холма, кто знал обо мне, но не замечал, кому я давала знаки, но их не видели. Мне отчаянно захотелось… стать человеком. И отомстить. За нас обеих. За меня и каменную деву, оставленную тем, кто так ее любил.

– Ну наконец-то, – насмешливый голос той, кто читал мне сказки, болью отозвался… в ушах?

Я покачнулась, не в силах удержать равновесие. Девушка торопливо подбежала, присела рядом и уложила мою голову себе на колени. Все… болело? Наверное, так. Раньше я не испытывала боли, но сейчас мир разрывался, я больше не знала, что происходит в долине за горами, что запер в погребе староста и куда отправился охотник из крайнего дома. Они словно исчезли для меня. Дернулась, пытаясь подняться…