Под знаком черепа - Наталья Николаевна Александрова

Худой высокий бербер пристально разглядывал молодую негритянку, которую продавал пузатый тагарин – мавр, изгнанный испанцами из Андалузии.

– Смотри, какая красивая женщина, – убеждал он бербера. – Покупай ее, не прогадаешь! Негритянки – самые лучшие наложницы! Горячие, как огонь, и нежные, как горлинки! Всего двести пиастров! Ты только посмотри, какая у нее гладкая кожа!

– Меня не интересует ее кожа! – высокомерно отвечал бербер. – Меня интересует, умеет ли она пасти коз и жарить лепешки. И двести пиастров – слишком высокая цена!

Богатый магрибский мавр в роскошной накидке подошел к рабам господина Сулеймана, пощупал мышцы одного из чернокожих, задумчиво покачал головой.

– Староват! – промолвил он.

– Да что ты говоришь, купец?! – возмущенно воскликнул Сулейман. – Это совсем молодой невольник, он очень силен! Может голыми руками остановить верблюда!

– Мне не нужен погонщик верблюдов, – возражал мавр. – Мне нужны гребцы на галеру, и такие, которые смогут целый день грести без передышки!

– Этот чернокожий сможет грести не один день! – уверял мавра управляющий. – Он сможет грести без остановки целую неделю! Бери его, не сомневайся!

– Сколько ты за него хочешь?

– Триста пиастров! – проговорил Сулейман. – Это очень низкая цена, я только потому так мало за него прошу, что ты мне сразу понравился!

– Триста пиастров?! – возмутился мавр. – Да за триста пиастров я могу купить двух таких рабов, даже трех! – Он в сердцах плюнул и сделал вид, что уходит, но тут же вернулся и спросил: – А сколько ты хочешь за этого белого?

– За этого? – Сулейман взглянул на аббата, будто впервые увидел его, пожевал губами и ответил:

– Так и быть, этого я отдам за сто пятьдесят. Он еще не откормился как следует!

– Сто пятьдесят? – Мавр выпучил глаза. – Должно быть, ты шутишь! За этого доходягу я заплачу не больше сотни, да и то это будут выброшенные деньги! Ведь он совсем слаб, не сегодня завтра умрет!

С этими словами мавр ткнул аббата кулаком.

– Что ты говоришь, друг? – воскликнул Сулейман. – Он очень крепок, а что не так мускулист, как негр, – зато жилист и вынослив, как все кяфиры. Мой слуга подобрал его в море, он плыл два месяца и ничуть не устал… Так и быть, готов отдать его тебе за сто сорок пиастров, только в знак нашей дружбы!

– Ни за сто сорок, ни за сто тридцать я не куплю у тебя этот ходячий скелет! – упирался мавр. – Самое большее, что я заплачу за эти кости, – сто десять пиастров, сто десять, и ни реалом больше!

Аббат в ужасе слушал, как два мусульманина торгуются из-за него, будто он – верблюд или лошадь. Он представил, что ждет его на галере – палящее солнце, невыносимый каторжный труд, голод и жажда, бич надсмотрщика… и оттуда, с галеры, не убежишь, ведь гребцы скованы железными цепями…

Тем временем продавец и покупатель наконец сторговались, и оба были чрезвычайно довольны. Мавр отсчитал Сулейману сто двадцать пиастров, тот вложил в руку покупателя веревку, которой были связаны руки аббата, и мавр повел своего нового невольника в сторону гавани.

Аббат осторожно огляделся по сторонам. Вокруг кипел невольничий рынок, люди темпераментно торговались, расхваливали свой живой товар, договаривались о будущих сделках. Всем было не до них с мавром. Если и стоило попытаться бежать, то именно сейчас, пока они не дошли до галеры хозяина. Ведь там его закуют в цепи, и можно будет навсегда проститься со свободой…

– Даже не думай об этом, неверный! – проговорил мавр, словно прочитав мысли невольника. – Неужели ты думаешь, что я позволю сбежать ста двадцати пиастрам?

Аббат скосил глаза на рабовладельца и увидел в его руке длинный кривой ятаган с усыпанной драгоценными камнями рукоятью. Глаза у мавра были цепкие и пронзительные, а вся фигура, казавшаяся издали расплывшейся и неуклюжей, дышала недюжинной силой.

– У меня и мысли не было о побеге! – пробормотал аббат. – Я хотел только сказать вам, господин, что знаю несколько языков и умею читать и писать.

– А молчать ты не умеешь? – язвительно спросил мавр. – Из всех языков язык молчания – самый красноречивый!