Танец убийц - Мария Фагиаш

Михаил был поначалу так растерян, что до конца не понял, о чем идет речь.

— К гофмаршалу королевы?

— Так точно, господин капитан.

— Когда?

— Прямо сейчас, господин капитан. Экипаж ждет на улице.

— Ну, хорошо. Подождите минуту, я должен рассчитаться.

— Слушаюсь, господин капитан.

Капрал отдал честь, повернулся и собрался идти, когда Михаил закричал ему вслед:

— Как Вы меня нашли?

Капрал повернулся кругом.

— Мне было приказано сначала спросить Вас дома, и, если господина капитана дома не окажется, проверить все рестораны и кафе вдоль Теразии.

Точно так же, как для женщин, для произведений архитектуры есть определенное время, когда они выглядят наилучшим образом. Для Старого Конака это были дни в середине июня (конец мая по старому стилю), когда в окнах отражалось заходящее солнце и превращало каждое в огромный сверкающий рубин. Наступающая темнота скрадывала трещины, грязные пятна на штукатурке и отслоившуюся краску. Ворота и сторожевые будки из соображений экономии были освещены слабо.

С давних пор уже к концу мая список гражданских исчерпывался, что каждый раз вызывало в радикальной прессе злобные нападения на королевский двор. В прежние годы шум умолкал спустя неделю или две. Как же будет на этот раз, спрашивал себя Михаил.

Экипаж остановился под козырьком, единственным элегантным элементом здания. Дверь в вестибюль была уже закрыта, но едва он позвонил, как на пороге появился лакей, имевший, очевидно, соответствующие указания.

— Ее Величество ожидает господина капитана.

Он говорил по-немецки с венгерским акцентом. Королева предпочитала выписывать прислугу из-за границы, людей, работавших в аристократических домах Вены или Будапешта, потому что выучить серба до уровня приличного слуги было практически невозможным.

— Королева пребывает в своем будуаре. Не угодно ли господину капитану следовать за мной?

«Этот лакей, должно быть, здесь относительно недавно, — подумал Михаил, — иначе бы он знал, что мне не нужен проводник по лабиринту Старого Конака». Они прошли мимо расположенных на первом этаже служебных помещений, поднялись к вестибюлю, откуда начинались королевские покои. Отсюда вели три двустворчатые двери: одна в столовую, вторая в зал приемов и средняя в личные покои. Как обычно, в вестибюле был слышен запах еды. Около двадцати лет прошло с тех пор, как Михаил впервые ступил на этот потертый паркет, — за это время не раз менялся характер проникавших из кухни ароматов, в зависимости от того, какая партия была у власти. При короле Милане господствовали ароматы французской кухни, можно было уловить запахи тимьяна и шалфея с легкой примесью чеснока, все перекрывалось доносившимся из печи ароматом выпекаемого pâte feuiletée[94], лакомства, которое Милан любил больше всего. При регентах из каждого уголка пахло жареным луком. Только спустя несколько лет, когда Милан возвратился из изгнания, здесь начали регулярно проветривать помещения. Между тем, насколько Михаил мог установить, приоритетным был запах венского шницеля — шеф-повар был австрийцем и перед этим служил у одного графа.

Лакей остановился перед будуаром, постучал, дождался от королевы приглашения войти — «Entrez!» — и громко объявил:

— Капитан Василович!

Михаил ощутил, как его тело стало холодным и тяжелым как камень. Это было мимолетное чувство, тут же исчезнувшее, как будто он умер и через секунду снова вернулся к жизни. Он как-то уже переживал подобное, но при совершенно других обстоятельствах, а именно во время сербо-болгарской войны, когда он впервые вел под огонь свой взвод. В какой-то момент Михаил поверил, что в него попала пуля, и он не может пошевелить ни одним членом. Следующее, о чем он помнил, это свист пуль над головой, когда он со своими людьми штурмовал вражеские укрепления.

Драга стояла посередине комнаты; она выглядела потерянной и, казалось, не находила себе места, как тот гость, что попал в сомнительное общество. Михаил вошел и сделал официальный поклон. Три персоны — королева, лакей и посетитель — застыли в безмолвии, словно актеры, забывшие свой текст. Королева пришла в себя и движением руки отпустила лакея.

— Я благодарю Вас, Мика, за то, что Вы пришли, — сказала она.

Он не был готов к тому, что его ласкательное имя она произнесет так легко.

— У меня не было выбора, мадам. Как я мог отказаться от приглашения, которое было передано вооруженным патрулем? — Он ожидал ответа, но она молчала. В нерешительности он спросил: — Что Вам угодно, мадам?

Она внимательно рассматривала его.

— Вы почти не изменились. Да, Вы выглядите даже еще моложе, чем при нашей последней встрече. В отличие от меня. Я постепенно разваливаюсь. Однако же я не провела трех лет в Швейцарии.

Из болтовни своих знакомых он знал и был готов к тому, что Драга постарела и утратила свою красоту; но это было не так. Волнение новой встречи с ним и тщательно наложенные румяна окрасили ее щеки, а цвет ее глаз менялся от смарагда до топаза, в зависимости от того, как падал свет от люстры. Конечно, она располнела, и намечался двойной подбородок, но над ее голосом годы оказались не властны — он звучал по-прежнему тепло и мелодично и придавал обычно твердым славянским согласным непринужденную мягкость. Ее голос всегда обладал огромной властью над ним. Когда она окликала: «Это ты, Мика?», едва только он поворачивал ключ в замке их домика, Михаила тут же охватывала волна страсти. С тех пор он никогда больше не возвращался так охотно в дом ни одной из своих возлюбленных.

Сейчас это волшебство вновь подействовало, но лишь на короткий момент, поскольку Михаил срочно напомнил себе, что женщина перед ним не та Драга, которую он знал шесть лет назад, и такой она уже никогда не будет.

— Зачем Вы меня вызвали?

— Я слышала, что Вы назначены личным адъютантом короля. Должна признаться, это меня некоторым образом удивило.

— Меня тоже. И в удивлении я пребываю до сих пор.

— Это была идея генерала Петровича. Он знал, что Вы принадлежали к узкому кругу короля Милана, и думал, что Вы сможете как-нибудь способствовать примирению между королем и армией.

— Мне неизвестно, что есть необходимость в таком примирении.

Ее глаза сверкнули, как у кошки, готовящейся к прыжку.

— Бог мой, где же это Вы пропадали?

— В Швейцарии, мадам.

— Оставьте, наконец, эти бесконечные «мадам»!

Эта вспышка была как бы мостиком к прошлому. Ее гнев возникал всегда неожиданно, как залп из винтовки, и так же быстро угасал, не вызвав ни малейшего эха. На этот раз, однако, мрачное выражение на ее лице, скорее обиженное, чем сердитое, не сменилось мягкой улыбкой. Драга была близка к тому, чтобы заплакать.