Гражданская война Михаила Булгакова - Василий Александрович Стоякин

поводу пьесы. Идея реабилитации белой гвардии, которая виделась в сценах уютного быта Турбиных, приводила критику в состояние экстатической ярости. Бедные кремовые шторы! Они стали символом мещанства, буржуазности и победы частного над общественным.

Поэт Александр Безыменский называл Булгакова «новобуржуазным отродьем». Писатель Всеволод Вишневский пошел ещё дальше: «Ну вот, посмотрели “Дни Турбиных”. <…> Махонькие, из офицерских собраний, с запахом “выпивона и закусона” страстишки, любвишки, делишки. Мелодраматические узоры, немножко российских чувств, немножко музычки». Писателя обвиняли в совершенно несуразных вещах, например, в том, что в списке действующих лиц пьесы нет ни одного денщика. Булгаков рвал на себе волосы: горничная Анюта была удалена из текста пьесы по требованию МХАТ.

Забавно, что две ключевые фигуры, определявшие идеологию советского театра, а именно Сталин и Луначарский, дали пьесе возможность жить (глава Наркомпроса, правда, позже вылил на Булгакова не одно ведро грязи, но Сталин держался стойко и всегда отстаивал пьесу). Критика, таким образом, повела себя как та унтер-офицерская жена, которая сама себя высекла.

Особенно усердствовали РАППовцы под руководством Авербаха и ЛЕФовцы под руководством Маяковского. Вторая жена Михаила Афанасьевича Любовь Белозерская вспоминает речь Маяковского на диспуте по поводу пьесы, организованном после генеральной репетиции «Дней Турбиных» в МХАТ: «В чем не прав совершенно, на 100 % был бы Анатолий Васильевич <Луначарский>? Если бы думал, что эта самая “Белая гвардия” является случайностью в репертуаре Художественного театра. Я думаю, что это правильное логическое завершение: начали с тётей Маней и дядей Ваней и закончили “Белой гвардией”. (Смех.) В отношении политики запрещения я считаю, что она абсолютно вредна. Запретить пьесу, которая есть, которая только концентрирует и выводит на свежую водицу определённые настроения, какие есть, – такую пьесу запрещать не приходится. А если там вывели двух комсомольцев, то давайте я вам поставлю срыв этой пьесы, – меня не выведут. Двести человек будут свистеть, а сорвём, и скандала, и милиции, и протоколов не побоимся. (Аплодисменты.) Товарищ, который говорил здесь: “Коммунистов выводят. Что это такое?” Это правильно, что нас выводят. Мы случайно дали возможность под руку буржуазии Булгакову пискнуть – и пискнул. А дальше мы не дадим. (Голос с места: “Запретить?”)».

В том же письме литературоведу Лидии Яновской Белозерская простодушно недоумевает: «Много раз перечитываю речь Маяковского и всегда недоумеваю: почему запретить, снять пьесу плохо, а двести человек привести в театр и устроить небывалый скандал, это можно, это хорошо».

Скандала, впрочем, не произошло ни на одном из 987 представлений «Дней Турбиных». Кстати, на той генеральной репетиции Маяковский в зале не присутствовал. Архивы современников вообще не сохранили свидетельств о том, что поэт смотрел пьесу. Этот факт не мешал Маяковскому превратить Булгакова в козла отпущения. В стихотворении «Лицо классового врага» (1928), перечисляя признаки этого самого врага, пролетарский поэт не забывает упомянуть и любовь к Булгакову:

«На ложу в окно театральных касс

Тыкая ногтем лаковым,

он даёт социальный заказ

На “Дни Турбиных” —

Булгаковым».

Отношения полунищего автора «Дней» и советского богача Маяковского вообще вызывают некоторый трепет. Методично предававший всех и вся Маяковский цинично интересовался у коллег по писательскому цеху судьбой Булгакова: «Этот белогвардеец всё ещё на свободе?» Маяковский в те годы свободно разъезжал по Европе, пользовался большой популярностью в кругах высокопоставленных чекистов и любовью если не красивейших, то, по крайней мере, влиятельнейших женщин СССР. Булгаков тогда же едва сводил концы с концами, за ним велась постоянная слежка, несколько раз его возили допрашивать на Лубянку. Диалог пролетарского поэта и белогвардейца Булгакова вёлся уж точно не на равных. Михаил Афанасьевич предпочитал отвечать Маяковскому трагическим и красноречивым молчанием. Потом Булгаков отомстит всем своим клеветникам, выведя их в романе «Мастер и Маргарита». Маяковскому достанется роль Иуды.

Кстати, не менее страстное обсуждение пьесы «Дни Турбиных» происходило и по другую сторону баррикад, то есть в среде белой эмиграции. Пьеса Булгакова пользовалась огромной популярностью за рубежом. Благодаря русским эмигрантским театрам, «Дни Турбиных» увидела вся Европа: Париж, Ницца, Гаага, Мадрид, Прага, Берлин, Варшава, Краков, Рига. Широкий отклик получили спектакли в Йеле (США) и в Лондоне.

Если советская критика искала в пьесе оправдание большевизма, то эмиграция с восторгом оправдывала саму себя и белое движение в целом. Один из руководителей РОВСа (Русского общевоинского союза, самой крупной военной организации эмиграции) генерал-майор фон Лампе писал: «На сцене выведены русские офицеры – горячие патриоты, выведены исторические типы русского офицерства, которые дали и бойцов за Киев, и мучеников Добровольческой армии, и героев русской эмиграции. Это те офицеры, которые и теперь не закончили службы своей Родине и которые сквозь тяготы работы в шахтах Болгарии и у станков во Франции, только и мыслят о матери – России…»

Недоволен был только один участник Гражданской войны, имевший прямое отношение к событиям пьесы, а именно гетман Скоропадский. В середине 1920-х годов стареющий гетман жил в пригороде Берлина и яростно боролся за запрещение «этого безобразия», как он называл «Дни Турбиных».

Пьеса Булгакова продержалась на сцене МХАТ два сезона. В апреле 1929 года она была запрещена. Но только на время. Уже в 1932 году по личному распоряжению Сталина пьесу возвратили на сцену вплоть до 1941 года. Почему же спектакль всё-таки запретили? Как ни странно, в этой истории прослеживается украинский след. 12 февраля 1929 года Сталин встречался с украинскими литераторами. Собеседниками вождя народов в тот день были начальник Главискусства Украины Петренко-Левченко, заведующий Агитпропом ЦК КП(б)У Хвыля, руководитель Всеукраинского союза пролетарских писателей, Союза писателей Украины Кулик и несколько украинских писателей. Именно эти люди, а не РАПП, не ЛЕФ и даже не ОГПУ вбили последний гвоздь в гроб «Турбиных».

С самого начала встречи разговор пошёл о «Днях Турбиных». Украинцам пьеса решительно не нравилась. При этом Сталин выступал очень квалифицированным и разумным защитником пьесы, формулируя по ходу дела весьма важные основания для всего советского литературного процесса (далее цитируется стенограмма заседания): «Возьмите “Дни Турбиных”, – говорил Сталин, – Общий осадок впечатления у зрителя остается какой, … когда зритель уходит из театра? Это впечатление несокрушимой силы большевиков. Даже такие люди, крепкие, стойкие, по-своему честные, в кавычках, должны признать, в конце концов, что ничего с этими большевиками не поделаешь… “Дни Турбиных” – это величайшая демонстрация в пользу всесокрушающей силы большевизма. (Голос с места: И сменовеховства.) Извините, я не могу требовать от литератора, чтобы он обязательно был коммунистом и обязательно проводил партийную точку зрения. Для беллетристической литературы нужны другие мерки: нереволюционная и революционная, советская – несоветская, пролетарская –