Тайна - Элизабет Адлер

— Она жила там всю войну, — гордо сообщил он, — хотя немцы много раз пугали, что интернируют ее, потому что она англичанка, а значит, шпион. — Он неподражаемо скорчил физиономию с чисто французской живостью и сказал: — Мы все тут сражались в Сопротивлении, кто как: укрывали английских летчиков и помогали пленным по всему побережью до Испании и дальше, в Португалии. Наши маленькие лодки перевозили не только рыбу в то ужасное время, месье, — добавил он с плутовской улыбкой.

Я помчался на предельной скорости вниз с холма и дальше, по белой песчаной дорожке, огибающей небольшой залив, на берегу которого стояло несколько домиков. Я знал, какой из них ее: тот крошечный, белый, с дымком над трубой, несмотря на теплый день. Сад полыхал английскими розами, и дельфиниумами, и большими белыми ромашками, и лавандой. И среди них с букетом трав в руках, в большой соломенной шляпе и трогательных белых плетеных туфельках стояла пожилая леди.

Мое сердце колотилось, как сумасшедшее, когда я подъезжал к воротам, глядя на нее. Она была полностью увлечена своими цветами и травами, укладывая их в плетеную корзинку позади себя. Спина ее согнулась, и я заметил, что артрит обезобразил ее пальцы. Я был поражен, увидев, какая она маленькая, хотя в моих детских воспоминаниях она запечатлелась высокой и статной.

Она подняла голову, почувствовав вдруг мое присутствие. Наши глаза встретились, и время вдруг остановилось. Я видел лицо с крупными чертами, запечатлевшееся в моей памяти навсегда, но теперь время исчертило его сетью морщинок. Печальные глаза, полные смирения, сказали мне, как много она страдала.

А она видела маленького мальчика, превратившегося в высокого молодого человека, чья болезненность исчезла, худые руки налились мускулами, черты лица определились. Потом она сказала мне с гордостью, что это лицо очень симпатичного мужчины. Не красавца, но определенно интересного человека. Особенно из-за шрама на щеке.

— Ты совсем не изменился, Джонни, — сказала она тихо, с улыбкой. — Я узнала тебя.

— А я тебя, Нэнни Бил.

Я перепрыгнул через ограду и прижал ее к себе. Слезы текли по нашим лицам, но теперь я чувствовал ее хрупкость и свою силу.

— Я думала, что ты умер, — прошептала она дрожащим голосом. — А потом мне сказали, что приезжали за наследством. Я сказала, что это не можешь быть ты, потому что ты обязательно нашел бы меня. Все эти годы я думала о тебе, каждую ночь молилась за тебя. И каждый твой день рождения я размышляла, жив ли ты еще, потому что знала, что тот человек очень злой и хочет все прибрать к рукам.

Я взял ее руку, и мы вошли внутрь. Она улыбнулась мне сквозь слезы.

— Тебе ведь, наверное, и не приходило в голову, что ты когда-нибудь увидишь, как плачет старая Нэнни, — сказала она. — Но это слезы радости.

Она заварила чай, и мы сели у огня, держа тарелки на коленях. Она — в кресле-качалке, я — на деревянном стуле с прямой спинкой. Мы подстелили белые дамасские салфетки, и она достала имбирный пирог. Но мы были так заняты разговором, что едва обращали на него внимание. Она налила нам чаю из старинного коричневого чайника. Я заметил, что она с трудом поднимает его обеими руками, и чашечка звенит на блюдце, когда она подает ее мне.

Я снова был дома и наслаждался тишиной и покоем. Я оглядел ее комнату, узнавая знакомые вещи, и сказал:

— Я никогда не покину тебя, Нэнни. Я буду всегда рядом, чтобы заботиться о тебе.

Я коротко рассказала о годах, проведенных на Калани, и о жизни после. Я не хотел огорчать ее и сказал, что доволен жизнью.

— Но ты должен бороться за то, что принадлежит тебе, Джонни, — сказала она, взглянув на меня поверх своих очков в черепаховой оправе. — Когда я услышала, что Арчер Кейн был здесь со своим так называемым «сыном», я пошла к нотариусу и сказала, что это не ты. Они описали человека, который назвал себя Джонни Леконте: высокий голубоглазый блондин атлетического сложения. Я сказала им, что ты темноволосый и темноглазый, как твоя мать, но они сказали, что время меняет людей. Конечно, я понимала, что они ошибаются. Это был Джек Кейн. И все мои надежды рухнули, Джонни. Я поняла, что они убили и тебя тоже.

— И меня тоже? — с удивлением спросил я. И тогда она рассказала мне о матери. Чашка вновь задребезжала на блюдце, но на этот раз в моих руках. Нэнни отдала мне письмо, написанное моей матерью перед смертью, и я тупо прочел его. Я думал о той боли, через которую прошла моя мать, некрасивая, но богатая девочка, которая позже поняла все свое уродство и одиночество после смерти отца. Бедняжка «уродина» очутилась на вилле «Мимоза» и потеряла голову, полюбив мужчину, который, она надеялась, тоже любит ее внутреннюю красоту, ее душу.

Но Арчер Кейн никогда не проникался душевной красотой моей матери: ему не было дела до ее души. Все, что ему было нужно, — это деньги, и он наконец получил их.

— Ты должен бороться за то, что и так твое по праву, — твердо повторила Нэнни. — Иди и расскажи им, что случилось, потребуй свое наследство.

Я горестно покачал головой. Наследство и так отравило мне жизнь. Лучше я буду бедным, свободным и счастливым.

— Но, когда ты женишься, — настаивала Нэнни, — что тогда? Ты не можешь отказать своим детям в праве получить бабушкино наследство. Она так хотела. Кейны украли его так же, как украли у тебя детство. Но я оставался тверд в нежелании требовать деньгu. Я сказал ей, что больше всего в жизни хочу рисовать и рад, что наконец нашел мой духовный приют. Когда она поняла, что я не изменю своего решения, она заставила меня записать свою историю — «для будущих поколений». Она сказала, что мой рассказ, ее собственный «документ», подтверждающий историю, и письмо матери будут лежать на специальном хранении в банке. Она спрячет ключ в ящик бюро, а копию документа — под матрас для пущей сохранности. И тогда она будет спокойна. Нэнни Бил сдержала свое обещание Марии-Антуанетте Леконте: она сделала все, чтобы защитить ее сына и будущих внуков.

— Когда они вырастут, — сказала она, — у них будет возможность сделать свой выбор.

Что же до меня, то я сделал свой выбор и счастлив вполне. Я не собираюсь требовать виллу «Мимоза» со всеми ее печальными воспоминаниями, хотя, возможно, это место я любил больше всего на свете. Мне не нужно наследство моей дорогой мамы, потому что я воочию убедился, как деньги разрушают человека. Я знал, как жить, рассчитывая на собственные силы. Я рисовал, я был снова дома и нашел свою пожилую воспитательницу и лучшего друга — Нэнни Бил. Человеку трудно желать большего. И теперь я счастлив».

Би все еще лежала в той же позе, свернувшись калачиком на зеленой софе на террасе, когда взошло солнце и наступило утро следующего дня. Она прижала к себе бумаги, где была записана история Джонни Леконте, и молча смотрела, как встает солнце и Средиземное море превращается в озеро расплавленного золота.

Би потянулась и побрела через террасу в холл. Там она остановилась, глядя на то место у подножия лестницы, где нашли тело Марии-Антуанетты Леконте, и пробежала рукой по деревянным перилам, как часто, наверное, делала Мария-Антуанетта.