Черная вдова - Анатолий Безуглов

— Лучше спросим, — Жоголь знаком подозвал официанта в красно-белом костюме: именно такое сочетание цветов преобладало в оформлении пиццерии. — Сами знаете, в меню одно, а в наличии…

— Здравствуйте, — склонился в полупоклоне официант. — Слушаю…

— Что у вас сегодня? — спросил Жоголь.

— Пицца «Неаполитанская», — ответил тот. — С помидорами, разной пряной травкой, чесноком и селёдкой.

— Нет-нет, чеснок ни в коем случае! — запротестовал Севрухин. — У меня ещё визит.

— У меня тоже, — сказала Вербицкая.

— Тогда предлагаю «Маргариту», — продолжал молодой человек. — Тёртый сыр с томатом, специи… Или «Каприччо» — помимо сыра в начинку добавляются оливки, овощи…

— Остановимся на «Каприччо», — отпустил официанта Жоголь.

Он старался держаться бодро, но Вика видела, что ему не по себе. Первый признак — изредка поглаживает левую сторону груди. Не ускользнуло это и от Севрухина.

— Что, дорогой Леонид Анисимович, сердчишко прихватывает? — спросил он участливо.

— Ерунда, — отмахнулся Жоголь. — Наверное, к перемене погоды… Вот все хочу попросить вас поделиться секретом здоровья.

— Секрет простой, — хохотнул проректор. — Веду лошадиный образ жизни.

— В каком смысле? — вскинул брови Жоголь.

— Не пью, не курю, ем в основном растительную пищу и каждый день бегаю… Между прочим, у этих животных действительно крайне редко случаются сердечно-сосудистые заболевания.

Подоспел официант, поставил перед каждым тарелку с дымящейся пиццей. Все принялись за еду.

— Никогда не понимал, почему вилку надо держать непременно в левой руке, а нож в правой, — сказал Жоголь, разрезая пиццу. — Удобнее ведь наоборот.

— Так принято в Европе, — заметил Севрухин. — Американцы же сначала режут пищу на кусочки по-европейски, а затем, отложив нож, едят вилкой, держа её в правой руке. Левая находится у ножа…

— Зачем? — полюбопытствовала Вика.

— Пошло это якобы от первых переселенцев в США. Им все время приходится быть начеку. — пояснил проректор. — Держать, так сказать, нож под рукой.

Когда покончили с пиццей и перешли к кофе, Леонид Анисимович обратился к Севрухину:

— Странно, Арнольд Борисович, лето, а вы в Москве… Как же ваши горы, непокорённые вершины?

— И не говорите, — вздохнул проректор. — Так и хочется бросить все к чёртовой бабушке и махнуть куда-нибудь на Памир или Тянь-Шань.

— Так бросьте, — посоветовал Жоголь.

— Э-э, батенька, наш ректор большой дипломат: сам на Рижском взморье, а я — тут, на растерзанье абитуриентов оставлен.

— Кажется, теперь приёмные экзамены упорядочили. Вместо экзаменаторов ввели ЭВМ, — заметила Вербицкая. — Вроде построже стало и больше объективности.

— Это на словах, — усмехнулся Севрухин. — Шеф, уезжая, подсунул мне списочек. Кого нельзя провалить. А тут ещё звонки замучили. От высокого начальства. Главное, теперь никто не приказывает, а этак вежливенько: «Проследите, проконтролируйте»… И попробуй не проследи! Не жизнь, а сплошной ад! Родители дежурят у подъезда, на лестничной площадке, телефон оборвали, пришлось отключить. Прячусь, как алиментщик, ей-богу… И что самое страшное: сколько ни боремся с блатом — побеждаем не мы, а он!

— Да-да, — кивнул Жоголь. — К сожалению, так почти везде.

— Леонид Анисимович, дорогой, медицинский институт — это не «везде»! Его должны заканчивать исключительно по призванию! Что может быть дороже здоровья человека, его жизни? Ни-че-го! — горячо произнёс Севрухин. — Но я-то знаю, кого мы выпускаем! Знаю, почему наше здравоохранение на недопустимо низком уровне! Ну кто нас лечит, кто? Равнодушные, некомпетентные люди!.. А почему? Потому что вместо парня или девушки, как говорится, с искрой божьей проталкивается блатовик!

— Неужто дела обстоят так плохо? — покачала головой Вика.

— Увы, дорогуша, увы! — развёл руками проректор. — Настоящих врачей — единицы… Надо кардинально изменить принцип состязания абитуриентов. Будь моя воля, я вообще бы не принимал в медицинский вуз тех, кто не поработал сначала санитаром или санитаркой. И не для проформы. Вот там начинается настоящий отбор!

— Ну, а если это действительно, как вы говорите, с искрой божьей юноша? — спросил Леонид Анисимович. — И не представляет себе другой стези, кроме медицины? Такого бы вы взялись поддержать?

— Где они, бескорыстные, преданные нашей профессии отроки, — усмехнулся проректор. — Мне в основном подсовывают оболтусов.

— Есть один, — кивнул Жоголь. — К тому же — медалист. Честное слово, Арнольд Борисович, вам за него краснеть не придётся.

— Кто же ваш протеже?

— Сын приятеля, Виталий Гайцгори. — Леонид Анисимович улыбнулся. — Так что вы его в тот подмётный списочек, а?

— На самом деле толковый парень? — внимательно посмотрел на Жоголя Севрухин.

— Очень способный! Ручаюсь.

— Ну, если вы… Как сказали — Гайцгори? — переспросил проректор. — Запомню.

— Зачем же, вот… — И замдиректора протянул Севрухину визитную карточку. — Здесь все данные на отца Виталия.

Арнольд Борисович прочёл визитку и спрятал её в портмоне.

Арнольд Борисович вскоре откланялся. Когда он ушёл, Вика поняла по лицу Леонида Анисимовича: предстоит какой-то серьёзный разговор.

Когда ехали в «Аукцион», Ярцев стал расспрашивать Буримовичей, что он из себя представляет.

— Ну, собираются энтузиасты, — пояснил Аркадий, — изобретатели, рационализаторы, начинающие поэты, художники, скульпторы. Предлагают свои работы на суд товарищей и специалистов, экспертов как бы… В обсуждении может принять участие каждый. Короче, без всякой официальщины и формализма.

— Словом, поощрение самодеятельного творчества, — сказал Глеб.

— Не только поощрение, — добавила Стася. — Клуб помогает проталкивать то, что интересно, перспективно для внедрения, опубликования. А организовал клуб профессор Киселёв.

— Говорят, сам когда-то намучился, пробивая своё изобретение. Представляешь, двадцать лет пролежало оно без движения. Кончилось тем, что купили на Западе лицензию на аналогичное. Валютой заплатили! Вот Киселёв и решил облегчить жизнь современным Черепановым, — закончил Буримович.

Клуб располагался во Дворце культуры большого завода. Ярцев со своими спутниками прибыл туда без четверти семь.

В вестибюле стоял неумолчный шум от множества голосов. В основном собиралась молодёжь. В одном конце велись жаркие споры вокруг выставленных в холле картин, скульптур, поделок из дерева, глины и других материалов. В другом стояли два стенда. Над первым вывеска гласила: «Предложено на наш аукцион», над вторым — «Внедрено по предложению членов клуба». А ещё выше — транспарант «Не хочешь быть винтиком прогресса, стань его двигателем!»