Образ смерти - Нора Робертс

– Мне очень жаль.

– Ах, Ева. – Его тон изменился, смягчился. – Мне тоже жаль.

Еве их дом в зимнем пейзаже показался картиной. Рорку место преступления показалось театральной сценой. Это была мрачная темная сцена, полная непрерывного движения и шума, вся сосредоточенная вокруг единственного центрального персонажа.

Белая простыня на белом снегу, белое тело, выложенное на простыне, темно-каштановые волосы, блестящие в свете прожекторов. Ему показалось, что раны жертвы кричат, взывают о помощи.

Но вот на сцене появилась его жена в длинном черном пальто и, разумеется, без перчаток. На этот раз они оба забыли о ее перчатках. Ветер шевелит ее волосы. Взгляд суровый. Режиссер и актриса на главную роль в одном лице. Дирижер, исполняющий свою собственную музыку. Последний акт.

Он знал, что из нее рвется наружу жалость, что в ней бушует гнев и что все эти чувства перевязаны крепкой веревкой ее вины. Но весь этот запутанный клубок эмоций был спрятан глубоко внутри, за стеной холодного расчетливого разума.

Рорк наблюдал, как она разговаривает с чистильщиками, с патрульными, с другими участниками пьесы, разворачивающейся на этой ледяной зимней сцене. Потом – ровно в нужную минуту – на сцене появилась верная и надежная Пибоди в своем пухлом стеганом пальто, похожем на черепаховый панцирь, с намотанным на шею длинным ярким шарфом. Вместе с Евой она склонилась над безжизненной фокусной точкой, державшей на себе бесстрастный свет софитов в центре сцены.

– Не успели, – заметил стоявший рядом с ним Макнаб.

Рорк на краткий миг оторвал взгляд от сцены и перевел внимание на Макнаба.

– Что?

– Не успели подобраться к нему поближе. – Макнаб глубоко засунул руки в карманы ярко-зеленой куртки. Длинные концы полосатого шарфа трепетали у него за спиной. – Мы к нему подбираемся с дюжины разных сторон. Подбираемся все ближе, я чувствую, что мы все ближе и ближе к нему. Но мы подошли не настолько близко, чтобы помочь Джулии Росси. Это тяжело. Чертовски тяжело.

– Да, верно.

Неужели он когда-то действительно верил – давно, целую жизнь назад, – неужели он действительно верил, что быть копом – значит, ничего не чувствовать? Познакомившись с Евой, он понял, как глубоко заблуждался. А теперь он стоял молча и прислушивался к репликам актеров, разыгрывающих свои роли.

– Время смерти – час тридцать. Час тридцать ночи вторника, – объявила Пибоди. – Она мертва чуть больше двадцати шести часов.

– Он целый день держал ее у себя. – Ева изучила цифры, вырезанные на туловище. Тридцать девять часов, восемь минут, сорок пять секунд. – Держал ее у себя целый день, когда закончил. Она слишком мало продержалась. Повреждения не так серьезны и не так многочисленны, как на теле Йорк. На этот раз что-то у него не сложилось. Он не довел работу до конца.

«Не так серьезны…» Да, Пибоди видела, что это так. И все же зияющие порезы, ожоги и кровоподтеки говорили о чудовищных муках.

– Может, на этот раз он потерял терпение. Может, ему захотелось поскорее ее убить.

– Я так не думаю. – Пальцами, обработанными изолирующим составом, Ева подняла руку убитой, повернула ее и осмотрела следы связывания. Потом вывернула руку в другую сторону и изучила рассеченные сосуды на запястье, ставшие причиной смерти. – Она не боролась, как Йорк, нет таких сильных повреждений от веревок на запястьях и лодыжках. А эти порезы на запястьях? Никаких заусенцев! Такие же чистые и точные, как все остальные. Он по-прежнему владеет собой. Он не спешит. Для него важно, чтобы они держались подольше.

Ева опустила безжизненную руку на белоснежную простыню.

– Для него это вопрос престижа, гордости своей работой: пытать, рождать боль, но удерживать в них жизнь. Постепенно усиливать уровень боли, страха, увечий, и чтобы все это время они дышали. Но Росси его подвела. Она не выдержала и сдалась раньше срока. С ней ему не удалось достичь своей цели.

– Это произошло раньше, чем он увидел по телевизору новости со своей физиономией, – заметила Пибоди. – Значит, дело не в том, что он запаниковал или выместил на ней злость.

Ева вскинула голову.

– Верно. Но даже если бы он запаниковал или выместил на ней злость, она все равно была бы мертва. Даже если бы он запаниковал, все равно мы должны были сделать то, что сделали. Забудь об этом. Он начал над ней работать в субботу утром, а закончил ранним утром в понедельник. Йорк убита в пятницу вечером. Значит, он устроил небольшое празднование, а может, просто лег спать пораньше, чтобы выспаться, прежде чем завести часы для Росси.

«Потратил время на слежку за мной, – подумала Ева. – Еще один добрый проверенный способ пытки. Помучить жертву ожиданием. Он прерывался, чтобы выследить и заманить Гринфельд. Надо же заранее поместить в свой чертов загон следующую жертву».

– Он ее очищает, обмывает. Он не спешит. Времени у него полно, торопиться некуда. Место сброса тела давно намечено, местность давно изучена. Прочешите местность. – Сидя на корточках, Ева огляделась по сторонам. – При такой погоде мало найдется охотников погулять в парке. Он выжидает, – продолжала она. – Он ее грузит, перевозит сюда. Переносит в парк.

– Чистильщикам есть с чем поработать, следов масса. Снег был свежий и очень мягкий, – напомнила Пибоди. – Они измерят следы, дадут нам размер и марку ботинок.

– Да, – кивнула Ева. – Но его это не беспокоит. Он же не дурак. Ему хватит ума надеть обувку размером больше, чтобы сбить нас со следа. Наденет что-нибудь настолько распространенное, что мы не сможем определить, где он это купил. Когда мы его найдем, найдем и его ботинки, и они помогут нам его повесить, но они не приведут нас к нему.

Ева казалась такой же бесстрастной, как резкий свет прожекторов, заливавший место преступления. Она осмотрела тело.

– Она была сильная, крепкая, в отличной форме. – «Хороший образчик? – подумала она. – Он-то небось думал, что получил превосходную кандидатку для своего гнусного дуэта». – Она боролась, сопротивлялась, но недостаточно сильно. Не так энергично, как Йорк. Не так жестко и не так долго. Тут никакого сравнения нет. Она сдалась, вот что она сделала. Физически она была крепка, но что-то у нее внутри отключилось. Для него это наверняка стало большим разочарованием.

– Я рада, что она не страдала так долго. Знаю, знаю, – заторопилась Пибоди, когда Ева вскинула голову, – но раз уж мы не смогли ее спасти, я рада, что она меньше мучилась.

– Если бы она продержалась дольше, может, нам удалось бы ее спасти. И как бы ты на это ни смотрела, Пибоди, все равно наплевать и растереть.

Ева выпрямилась, завидев подходящего к ним Морриса. В его глазах она прочла и свои собственные мысли, и мысли Пибоди. «И в его глазах, – подумала она, – будет та же гремучая смесь гнева, отчаяния, вины и печали, что и у всех копов, участвующих в операции».