Узники Алексеевского равелина. Из истории знаменитого каземата - Павел Елисеевич Щеголев

Вожделения Нечаева наконец исполнились, когда в равелин был заточен один из виднейших представителей партии «Народной воли» Степан Григорьевич Ширяев, стойкий и выдержанный революционер. Он родился в 1857 году. Крестьянин по происхождению, он учился в саратовской гимназии и на школьной скамье начал работать в революционном движении. В 1876–1878 годах был за границей и работал слесарем по заводам английским, французским и немецким. В 1878 году вернулся в Россию и вплотную занялся революционными делами. Он был одним из основателей «Народной воли» и членом Исполнительного комитета. Обладая техническими знаниями, он принял ближайшее участие в устройстве мины под полотном Московско-Курской железной дороги. Был арестован 4 декабря 1879 года и по процессу 16-ти (25–30 октября 1880 года) был приговорен к смертной казни. Смертная казнь была заменена бессрочными каторжными работами, и 10 ноября 1880 года Ширяев был внедрен в Алексеевский равелин, в камеру № 13. Ширяев был тем человеком, который был нужен Нечаеву. Он сейчас же завязал с ним письменные сношения, получил от него полную и точную информацию о революционной деятельности «Народной воли» и дал ему возможность вступить в сношения с Исполнительным комитетом. Ширяев дал Нечаеву адрес своего земляка, студента Военно-медицинской академии Е.А. Дубровина, жившего недалеко от крепости. В начале декабря 1880 года рядовой местной команды, служивший в равелине, Андрей Орехов, доставил Дубровину письмо Нечаева. Дубровин был чернопеределец, работал на периферии революционного движения и передал письмо своему хорошему знакомому Г.П. Исаеву, виднейшему революционеру и члену Исполнительного комитета. В.Н. Фигнер передает в своих воспоминаниях о впечатлении разорвавшейся бомбы, которое было произведено письмом Нечаева. В один морозный январский вечер в конспиративную квартиру, доступную только членам Исполнительного комитета и занятую Г.П. Исаевым и В.Н. Фигнер, «явился запушенный инеем Исаев, подошел к столу, у которого сидели Фигнер и несколько членов из Комитета, и, положив перед ними маленький свиток бумажек, сказал спокойно, как будто в этом не было ничего чрезвычайного: «От Нечаева – из равелина». От Нечаева, который после суда исчез бесследно, о котором никто из революционеров не знал, что было с ним дальше, ни где он, ни того, жив ли он, или мертв».

«Письмо Нечаева, – рассказывает В.Н. Фигнер, – носило строго деловой характер: в нем не было никаких излияний, ни малейшей сентиментальности, ни слова о том, что было в прошлом и что переживалось Нечаевым в настоящем. Просто и прямо он ставил вопрос о своем освобождении. Он писал, как революционер, только что выбывший из строя, пишет к товарищам, еще оставшимся на свободе. Удивительное впечатление производило это письмо: исчезло все, темным пятном лежавшее на личности Нечаева, вся та ложь, которая окутывала революционный образ Нечаева. Оставался разум, не померкший в долголетнем одиночестве застенка; оставалась воля, не согнутая всей тяжестью обрушившейся кары; энергия, не разбитая всеми неудачами жизни. Когда на собрании Комитета было прочтено обращение Нечаева, с необыкновенным душевным подъемом все мы сказали: «Надо освободить».

Равелин вступил в правильно организованные сношения с революционным центром. С тщанием и любовью организовывал это дело Нечаев. Не все солдаты участвовали в передаче записок на волю, а только более надежные, отборные. Достаточно было сойти с рук первой попытке общения через рядового Орехова, с одной стороны, и студента Е.А. Дубровина, с другой, а там конспиративный обмен установился сам собой. Дубровин свел Орехова с народовольцами, Орехов познакомил с ними своих товарищей и т. д. К передаче писем на волю были привлечены и служившие раньше в равелине, а потом возвращенные в петербургскую местную команду – Вишняков и Колыбин. Посредниками оказывались и обер-фейерверкеры Порохового завода Филиппов и Иванов. Встречи происходили на условленных заранее местах, на улице, и не только на улице. Удобным пунктом для сношения оказалась, например, вольная квартира отслужившего свой срок и уволенного из равелина в марте 1881 года в запас армии рядового Кузнецова (М. Пушкарская ул., д. 17–19) и запасного рядового Штырлова. Бывали солдаты и на конспиративной народовольческой квартире, в которой проживали Геся Гельфман и Макар Тетерка. Само собой разумеется, солдаты не знали настоящих фамилий революционеров и знали их под вымышленными именами. Когда позднее на следствии солдаты должны были назвать тех, с кем они встречались и обменивались письмами, они показали, что они имели дело с «черненьким» (он же «Антон Иванович»), с «рыженьким» (он же «Григорий Иванович»), с «Алексеем Александровичем» (высокого роста, плотный, с небольшой черной бородкой и закрученными вверх усами) и, наконец, с просто «неизвестным господином». В рыжеватом Григории Ивановиче солдаты на следствии по карточке признали Исаева, а в Антоне Ивановиче – отставного мичмана А.П. Буланова. Впрочем, Штырлов отрицал тождество Антона Ивановича и Буланова, но Буланов действительно принимал участие в сношениях равелина с волей [сообщение О.К. Булановой, жены А.П. Буланова]. По воспоминаниям народовольцев мы знаем двух членов Исполнительного комитета, которым поручены были сношения с равелином, это – Исаев и, после его ареста, Савелий Златопольский.

С своей стороны, Нечаев принимал тоже меры конспирации, писал он записочки своим шифром, нелегко поддававшимся разбору, солдатам он тоже дал клички, и даже двойные: одну – для внутреннего употребления в равелине, другую – для иностранных сношений. Конспиративная организация Нечаева была сшита крепкими нитками и не скоро провалилась.

В разгар сношений равелина с волей команда была, по официальному выражению, развращена поголовно, начиная с заслуженных жандармских унтер-офицеров, срок службы которых в равелине был почти равен сроку заточения здесь Нечаева, и кончая последним, только что вступившим на службу рядовым местной команды. «Развращать» солдат Нечаеву было тем легче, что начальство равелина проявило величайшую небрежность и халатность в отправлении своих обязанностей. Подполковник Филимонов, шестидесятилетний старик, принял равелин в свое смотрение 24 декабря 1877 года. Обремененный многочисленной семьей – 11 человек детей, – он проводил время в своей квартире, помещавшейся в Никольской куртине, в равелин заглядывал редко, только в положенные часы, и заботился об отеплении своего местечка, скапливая гроши и копейки на питании немногочисленного населения равелина и умножая свою семью.

Надзор за караульной командой он свалил на своего помощника, молодого поручика Андреева. Андреев не касался порядков равелина, и он не занимался своей командой. В казармы он не заглядывал и сложил, в свою очередь, все свои обязанности на старшего ефрейтора, а ефрейтор ведь тоже не прочь был поговорить с узником № 5.

Не все, конечно, солдаты были «развращены» Нечаевым в одинаковой мере. Когда следствию пришлось впоследствии разбираться в солдатских индивидуальностях, солдаты были разбиты по группам: в первую группу были отнесены «действовавшие сознательно, с убеждениями если не в правоте своих деяний, то вследствие полного сочувствия преступным советам арестанта № 5»; во вторую –