Кровь ворона - Александр Прозоров

— Значит, это был он, — кивнул Олег. — Хранитель добычи князя Черного. Всю дорогу пытался то испугать, то боярина Чеслава, что кровь ворона носил, извести, то воинов рассорить. Вот и добился — клад черный в неприкосновенности остался. Да, прости… А дальше?

— Князь нас с того времени как пленниц держать начал, девку мою его ратники и вовсе умучили. Я ей сбежать велела. К себе потребовала, как до Рязани вернулись, дружинников пьяных отвлекла, а она сбежала. Я ей велела Лесавичу наказ передать, дабы с дружиной в Муром явился. А князю пожаловалась, что холопка из-за его охальников убегла. Мы дальше двинулись, а в Муроме я стала припасы к свадьбе требовать. Тряпки, украшения. Предложила там в святилище и обряд провести. Пока сбирались, и Лесавич примчался. У себя дома Рюрик меня, может статься, и в порубе бы держал. Да Муром не его крепость, на постоялом дворе жили. Мои дружинники приехали, постоялый двор заполонили — тут я просто собралась и уехала. Чего они могли поделать? Сечу в стольном городе устраивать, дабы родовитую боярыню силком под венец затащить? Так ведь княжеская дружина быстро бы осадила. Чай, не в диких странах живем. Я и твоих коней забрала, и саблю, и вещи, какие были. Рюрик ведь торкам всё, кроме оружия и лошадей, отдал. Оружие для своей дружины оставил, а коней они на ладьи взять не могли. Уж не ведаю, сколько он за это получил, как урядился… А гнаться он за мной побоялся. Лесавич, умница, всех до единого ратников привел. Посему силы у нас получились равные. Вот так, ведун. Так моя свадьба и закончилась. Не ведаю, что далее будет. Того, что я сделала, князь Керженецкий никогда забудет, не простит. Найдет способ поквитаться.

— Не найдет.

— Почему?

— Голова для этого нужна, Верея. А ее, родимую, я князю Рюрику третьего дня отрезал. Уж больно фантазии в ней бродят нехорошие.

— Ну, — пожала плечами Верея. — Тогда не так обидно… Только… Понимаешь, Олег. Тогда, на Смородине. И потом… Мне свою честность и любовь князю доказывать пришлось… Всячески… Уж не знаю, простишь ли меня за это… Я так испугалась… Так испугалась… Прости.

— Девочка моя… — Ведун протянул руку, погладил ее кончиками пальцев по щеке, по губам, по шее. — Ты самая прекрасная из женщин, единственная моя. Как хорошо, что ты есть. Что ты жива. Что ты свободна…

Он поднял голову к потолку, перевел дух:

— Никогда не думал, что у богини смерти есть чувство юмора. Она сказала: «Посмотри, как там без нее усадьба». Как хорошо, что богини не люди и не умеют ревновать. Как они счастливы, что не умеют любить.

— Ты простишь меня, Олег?

— Где здесь юг?

— Зачем тебе?

— За последнее время я привык молиться лицом к Мекке. — Середин встал из-за стола, опустился на пол на колени, склонил голову и прикрыл глаза: — Тебе хвалу возношу, прекрасная Мара, красивейшая из богинь, прекраснейшая из всего, созданного под этими небесами. Твой голос ласкает сердце, как теплый летний ветерок, твои глаза завораживают, как магия полнолуния, твои губы порождают желания, от которых закипает кровь, улыбка чарует, словно рассвет над горным озером, волосы волнуют, словно видения темной ночи, дыхание душисто, словно цветение персикового сада. Жесты твои легки и грациозны, руки тонки и изящны, а пальцы точены, словно изваяны резцом мастера из слоновой кости. Прекрасны линии твоих плеч, соблазнителен подъем груди, изящна талия, манят к себе движения бедер, покатость живота. Ноги твои стройны и свежи, как первый луч солнца…

— Лесавич! — услышал он голос Вереи. — Расседлайте лошадь, завтра гость далее поедет.

Она вернулась, встала на колени рядом с ним и твердо сказала:

— Мне плевать, что скажут соседи. Мне плевать, простишь ты меня или нет. Но до завтрашнего утра я тебя никуда не отпущу!