Цепь Грифона - Сергей Максимов

Сергей Георгиевич не стал говорить Шапошникову о том, что и в НКВД тоже рекомендовали не выпускать его на фронт. Сейчас на Северный Кавказ должна выехать большая группа ответственных работников Наркомата внутренних дел, включая начальников управлений во главе с самим наркомом Берией. Когда Судоплатов говорил с Суровцевым о грядущей командировке, то многозначительно добавил: «А вот ваш отъезд отменяется». С чем конкретно связывать такое беспокойство о его судьбе, Сергей Георгиевич мог только догадываться. Вряд ли речь шла только о недоверии к нему. Если бы не верили, то и в Финляндию в прошлом году не стали бы забрасывать. Или это был шаг отчаяния? Ситуация прошлого года была крайне тяжёлой. Или просто его осведомлённость в некоторых военных и политических вопросах всему виной? Суровцев склонялся к тому, что и это не главная причина. Распоряжение такого рода может исходить непосредственно только от одного человека – от Сталина. «Вероятнее всего, товарищ Сталин так и не решил, что ему делать с предложением Русского клуба по передаче золота и ценностей», – всё больше уверялся Суровцев.

– Думаю, что на фронт вам выехать всё же придётся, – размышлял вслух Шапошников. – И речь пойдёт о фронте Волховском или Ленинградском. Сейчас мы вынуждены заниматься исключительно Сталинградом, но и другие фронты стабильными не назовёшь. Перепроверяются донесения вашего агента из Финляндии. Если они подтвердятся, вам, как говорится, и карты в руки.

– Поясните, Борис Михайлович, – попросил Шиловский.

Шапошников с опозданием заметил свою оплошность. Суровцев поспешил ему на выручку:

– По данным разведки НКВД, точно так же, как под Сталинград, в Финляндию перебрасываются воинские части стран – сателлитов Германии. Но есть одно существенное различие. Если в русском небе в районе Сталинграда появились итальянские самолёты, то в финских водах появились итальянские торпедные катера.

– И есть подозрение, что они проявят себя в водах Ладоги, – предположил Шиловский.

– Очень может быть, – подтвердил Шапошников. – Кстати говоря, доложил верховному о казусе в финской армии четвёртого июня. Смеялся от души!

Внимательный и умный Шиловский второй раз не скрывал недоумения, глядя на улыбающегося Шапошникова.

– Расскажите, голубчик, – попросил тот Сергея Георгиевича.

– Факт действительно примечательный, – согласился Суровцев, – забавный факт. Четвёртого числа на финских позициях было отмечено массовое пьянство. Масштабы были таковы, что наше фронтовое командование приняло это за провокацию. В Финляндии, если вы не знаете, установлен суровый сухой закон.

– И что? – заинтересовался Шиловский.

– Дело в том, что в этот день Маннергейм приказал выдать в войсках водку, – разъяснил Сергей Георгиевич. – В честь своего шестидесятипятилетнего юбилея.

– Как говорят доктора, интересный симптом, – рассмеялся Шиловский.

– Вот и товарищ Сталин примерно так же сказал, – добавил Шапошников. – Потом спросил: «Почему мне вовремя не доложили? Я бы хотел поздравить».

– Пожалуй, и нас можно поздравить, – уточнил Евгений Александрович.

Суровцев кивнул. Вдаваться в другие подробности он не имел права. Между тем Маннергейм действительно нашёл способ лично засвидетельствовать руководству Советского Союза своё истинное отношение к идущей войне. А если знать, что Гитлер очередной своей директивой назначил 1942 год годом взятия Ленинграда, то такая демонстрация легкомыслия со стороны финнов была действительно примечательной.

– Как бы то ни было, но генералы Шиловский и Суровцев, как теперь принято говорить, «люди Шапошникова», – вдруг сказал маршал, – и потому я несу за вас ответственность.

– Я богаче Евгения Александровича, – иронично не согласился Суровцев.

– Конечно, – согласился маршал, – вы ещё человек Ворошилова.

– А ещё Корнилова, Колчака и Берии, – грустно продолжил Суровцев.

– Не сгущайте краски, голубчик. Не один вы такой в Красной армии. Сейчас под Сталинградом замечательно показывает себя генерал-лейтенант Шапкин. Тимофей Тимофеевич не только ваш сослуживец по Первой конной и командир дивизии в армии Будённого, но и белогвардеец с восемнадцатого по март двадцатого года.

– Быть этого не может! – изумился Сергей Георгиевич. Представить, что комдив четырнадцать, сменивший на этом посту легендарного Александра Пархоменко, бывший белогвардеец, он действительно не мог.

– Многое может быть из того, чего быть не может, – подводил итог беседе Шапошников. – А нынешний командарм Шапкин еще и унтер-офицером в царской армии десять лет отслужил, пока офицерскую школу не закончил и до есаула у Деникина не дослужился, – добавил маршал.

1920 год. Ноябрь. Крым

Военно-судная комиссия севастопольского гарнизона, состоявшая из председателя, пяти человек заседателей и делопроизводителя, слушала дело поручика Никонова, обвиняемого в покушении на жизнь генералов от инфантерии Батюшина и Мирка. Изначально предполагаемое короткое разбирательство становилось совсем кратким. Несмотря на представительный состав, комиссия работала со скоростью полкового военно-полевого суда.

– Поручик, признаёте ли вы себя виновным? – спросил председательствовавший генерал.

– Целиком и полностью, – бесцветным, лишённым каких бы то ни было эмоций, чуть хрипловатым голосом ответил офицер в чёрной гимнастёрке и с перевязанным горлом.

– Что вы можете сказать в своё оправдание? – поинтересовался председатель.

– А кто вам сказал, что я собираюсь оправдываться? – в свой черёд поинтересовался офицер.

– Следует ли понимать ваши слова, подсудимый, как ваш отказ и от последнего слова? – не обращая внимания на неуважительный тон подсудимого, спросил председатель.

– Как хотите, так и понимайте, – дерзко ответил подсудимый, – и довольно ломать комедию.

Суд, и без того напоминавший представление, действительно превращался в нелепый фарс. Председатель поочерёдно наклонился головой к одним и другим членам суда, находившимся по разным от него сторонам. Покивал, выслушивая мнение. Театрально вздохнул. И, не дав себе труда даже встать, заученно, громко и монотонно заговорил:

– За покушение на достоинство и саму жизнь вышестоящих начальников и за действия, несовместимые с честью офицера, согласно Уложению о наказании, руководствуясь Правилами о военно-полевом суде, военно-судная комиссия севастопольского гарнизона постановляет, – председательствующий заглянул в документы, – поручика Никонова Павла Вениаминовича, православного, 1900 года рождения, из дворян, лишить воинского чина и всех знаков отличия за предыдущую воинскую службу с увольнением из рядов Русской армии.

Два караульных офицера крепко взяли подсудимого за руки. Неизвестно откуда появившийся третий офицер встал перед поручиком и быстро перерезал перочинным ножом завязки чёрных с белым просветом погон. Сорвал погоны с плеч офицера. Отошёл в сторону.