Версальский утопленник - Жан-Франсуа Паро

— Ваше Высочество, я поражен широтой ваших познаний. И все же, каковы будут выводы?

— О боже, человек должен уметь держать себя в руках, особенно наедине с собой. В политике я сторонник тишины, а потому полагаю, что человек осмотрительный, поступающий осторожно и с оглядкой, никогда не выдает свои истинные мысли, не высказывает то, что думает, не имеет обыкновения объяснять свое поведение и свои намерения, и, не желая изменять истине, не всегда выражается ясно, ибо истину следует открывать далеко не каждому.

Судя по его лицу, принц удовлетворил свою мелочную гордыню, набросав в сих выспренных словах портрет Николя.

— Ваше Высочество, после ваших слов я просто не могу не рассказать вам содержание той басни, что вертится у меня в голове.

— «Quid tamen vedit sibi fibula, si licet ede».

— Снова Гораций! Так вы хотите, чтобы я объяснил вам суть этой басни? Нет ничего проще. У королевы украли ценную вещь, что может быть чревато неприятными последствиями. Вещь ищут, равно как и того, кто ее украл. Предатели поднимают вокруг пропажи возню. Вокруг украденной драгоценности кишат мошенники, жаждущие поправить свое финансовое положение; все ищут, кому бы ее продать. Узнав об этом, Его Величество поручает некоему комиссару Ле Флоку начать расследование. Вот, собственно, и весь сюжет басни.

Прованс выдержал удар, сохранив бесстрастное выражение лица, что, впрочем, ему, бесспорно, удалось.

— Думаю, господин маркиз, что мы друг друга поняли.

— Ваше Высочество позволит мне задать ему последний вопрос?

— Задавайте, но я оставляю за собой право не отвечать на него.

— О! Вопрос совершенно невинный. Каким образом вы узнали, что я зашел в часовню?

Принц улыбнулся, словно гурман при виде изысканного блюда.

— Ха-ха! Вот я и сумел заинтриговать нашего комиссара. Хорошо, я вам отвечу. Находясь в апартаментах Мадам, расположенных в левом крыле дворца, со стороны Оранжереи, в окно, выходящее на улицу Сюрантанданс, я увидел, как вы вышли из Дома для прислуги. Потом вы отправились гулять по парку, а я следил за вами из окна.

Упоминание Дома для прислуги насторожило Николя: он не любил подобного рода случайностей.

— А еще, — продолжил Прованс тоном юного старца, — хочу вас поздравить с чудесным сыном. Вам, разумеется, известно о моей страсти к лошадям. Так вот, он отличный наездник. А я, как вам известно, являюсь полковником, владельцем нескольких полков, в том числе и кавалерийского. Кстати, у меня имеется несколько патентов, и я полагаю, все лишь порадуются, когда увидят его в числе моих лейтенантов. Впрочем, у нас еще будет время поговорить об этом. Прощайте, господин маркиз.

С этими словами наследник трона, переваливаясь с ноги на ногу, удалился, а у Николя неожиданно возникло странное предчувствие, что принц перешел дорогу своей судьбе.

Сначала убедитесь, что все самое худшее случилось, а потом беспокойтесь о последствиях.

Фонтенель

Двигаясь через анфиладу комнат больших апартаментов, Николя даже не пытался разогнать осаждавшие его неприятные мысли. Одна из них касалось впечатлений, оставшихся у него от разговора с графом Прованским. Он никак не мог найти ответ на вопрос, обязан ли он блюсти верность члену королевской семьи, к которому не питает ни добрых чувств, ни уважения. Но более всего его тревожило, что этот член семьи, внук почитаемого им покойного короля, может оказаться наследником трона, а возможно, и будущим монархом. Если хорошенько поразмыслить, то предложение оказать покровительство Луи в обмен на его услуги прозвучало настолько незамаскированно, что он имел полное право воспринять его как оскорбление. Неужели таким образом принц хотел добиться его расположения, иначе говоря, его умения молчать и в нужный момент держать язык за зубами? Он с отвращением вспомнил самодовольного коротышку, похожего на обезьяну. Упрекнув себя за раздражительность, кою он в глубине души всегда осуждал, он, дабы воспрянуть духом, подумал о нынешнем короле, оказывать услуги которому ему было только в радость.

Николя удручала необходимость вести расследование при дворе. Что подтолкнуло принца обратиться к нему, совершить сей поистине неожиданный поступок? А ведь принц не только отыскал его, он еще и стерпел, когда некий Ле Флок, комиссар полиции Шатле, отпускал в его адрес весьма недвусмысленные иронические замечания. Что побудило принца запастись долготерпением? Неужели он испугался, что, в случае если события примут нежелательный оборот, его роль в кознях, направленных против королевы, выплывет наружу и станет известна королю? История королевства изобиловала заговорами коварных братьев. Николя попытался представить себе, в каком настроении пребывает Прованс. Разумеется, он действовал как любитель, заинтересованный заполучить универсальный ключ королевы, чтобы, имея его в руках, начать торг. В игру вполне могли вмешаться англичане, для которых важен результат: скандал, марающий честь и достоинство королевы.

Но что такого узнал Прованс, что заставило его выйти из тени и обратиться к Николя? Страшная игра настолько напугала его, что он, бросив карты, решил бежать из-за стола, где множатся опасности и может пролиться кровь? Возможно, изображая чистосердечие и с лицемерной улыбкой доверяя приближенному к королю следователю по особо важным делам свои тревоги и заботы, он, таким образом, готовил себе пути отступления. Упорно возвращаясь в мыслях к четкому объяснению принца, откуда тот наблюдал за ним, Николя пытался ответить на вопрос, почему Прованс подчеркнул, что находился в апартаментах Мадам, окна которых выходят на Дом для прислуги. Неужели этим уточнением он хотел снять с себя подозрения в сообщничестве с разыскиваемым преступником? Но ведь никому даже в голову не приходило, что он мог подвергать себя такому риску. С другой стороны, если принц каким-то образом связан с событиями предшествующей ночи, не было ли это своего рода знаком, которым он давал понять, что готов произвести некий обмен? Николя не мог этому поверить. Раздраженный до крайности мутными речами Прованса, он решил остановиться на самом, с его точки зрения, правдоподобном объяснении: события, отголоски которых докатились до принца, стали разворачиваться не так, как хотелось бы Его Высочеству, вынудив его тем самым искать пути отступления и обратиться к Николя.

Николя и Лаборд вместе поднялись на антресольный этаж; хозяин встретил их, как и подобало, вполне куртуазно. В тесной квартирке с развешанными на стенах итальянскими пейзажами и гравюрами на темы музыки царил отменный порядок. Когда они вошли в маленькую гостиную, где стоял клавесин, навстречу им поднялся высокий человек, представившийся певчим королевской часовни Винченцо Бальбо. Николя внимательно оглядел певчего. Больше всего его поразило узкое с резкими чертами лицо, обладавшее, несмотря на чрезмерную вытянутость, какой-то неуловимой красотой. В близко посаженных глазах, не мигая смотревших на него, полыхало темное пламя. Общее впечатление смягчало некое подобие улыбки, однако понять, постоянна она или речь идет о сиюминутном изгибе губ, возможности не представлялось. Когда певчий встал, друзья, озадаченные первым впечатлением, и вовсе застыли от изумления. Певчий не встал, а, скорее, выпрямился — настолько он был высок. Стоило ему выпрямиться, как обнаружилась чудовищная нелепость его фигуры. Тощие ноги поддерживали искривленный торс, с которого свисал выдающийся вперед живот, казавшийся каким-то чужеродным телом — настолько он не соответствовал облику певчего. У Барбекано Николя тоже заметил выходящие за рамки обычного недостатки телосложения, однако у него они не бросались в глаза, возможно, по причине солидного возраста, ибо тот был значительно старше Бальбо. Бальбо возвышался над гостями, словно стоял на ходулях.