Шифр Данте - Вазим Хан

Персис взглянула на Эрин Локхарт. Американка кивнула. Это она устроила встречу – когда-то ее познакомил с Альваресом бывший любовник.

– Эрин говорит, что вы были священником Джона Хили.

– Да, он ко мне приходил. У него было много проблем.

– Каких именно?

Альварес смутился:

– Боюсь, многое из того, что Джон со мной обсуждал, охраняется тайной исповеди.

– Хили мертв, – ответила Персис. – Разве не важнее теперь сказать правду?

Священник молча боролся с собственной совестью.

– Хили совершил ошибку, – продолжала Персис. – Скоро всем станет известно, что он сотрудничал с нацистами, и это многого ему стоило, в том числе морального стержня. Последние несколько лет он пытался убежать от себя. Если мы хотим спасти хоть какую-то часть его жизни, мне нужно знать правду.

– А что именно вы, по-вашему, знаете?

– Хили шантажировали, чтобы заставить украсть манускрипт Данте. Но я не думаю, что он хоть в какой-то момент собирался отдать его нацистам. Наоборот, он хотел его от них защитить. Он забрал манускрипт из Азиатского общества и спрятал там, где, как он думал, они не смогут его найти. А после этого покончил с собой. Ему казалось, что теперь он заслужил прощение. Это было его великое искупление. – Она помолчала. – Либо он просто не хотел, чтобы нацисты его пытали. Однажды им уже удалось его запугать, и он не хотел, чтобы это случилось еще раз.

– Самоубийство – это смертный грех, – напомнил Альварес.

– Да, – согласилась Персис, – но, насколько я понимаю, чтобы считать грех «смертным», должны быть выполнены три условия. Во-первых, грех должен быть тяжким, во-вторых, он должен быть совершен с полным пониманием его тяжести, и, наконец, он должен быть совершен добровольно. Я думаю, что в случае Хили первые два условия выполняются: как ученый-библеист, католик и человек, детально изучивший «Божественную комедию», он, несомненно, знал, что самоубийство – тяжкий грех. Но вот третье условие… Я думаю, Хили считал, что у него не было выбора: он должен был покончить с собой, чтобы защитить манускрипт. А за сотрудничество с нацистами во время войны он готов был оказаться в Чистилище. – Она помолчала, выстраивая в ряд заранее подготовленные аргументы. – В «Божественной комедии» тоже есть некоторые лазейки, хотя, конечно, Данте описывает самоубийство как смертный грех. В песни тринадцатой он идет через лес самоубийц и разговаривает с душой человека по имени Пьетро делла Винья, когда-то советником императора Священной Римской империи Фридриха II. Его самоубийство Данте описывает как героическое: он убил себя, чтобы противостоять несправедливости. В этом эпизоде обсуждается моральная сторона самоубийства, и я думаю, что это придало Хили мужества покончить с собой ради того, что он считал справедливым, веря в то, что в конце концов он будет прощен.

– Это звучит логично, – кивнул Альварес, – хотя в конечном счете неверно. Я не думаю, что мы можем подгонять слово Божие под личные обстоятельства.

– Может, просто скажете, о чем он с вами говорил? – не выдержала Локхарт. – Он провел здесь столько времени. Завесил спальню крестами. Может, он вообще покончил с собой из-за вас. Из-за всей этой благочестивой чуши, которой вы забили ему голову.

Персис успокаивающе положила руку ей на плечо.

Казалось, Альварес был в шоке. Какое-то время все молчали, потом священник вздохнул:

– Хорошо. Да простит меня Бог. Да, Джон пришел ко мне. Он во всем признался, во всем, что случилось во время войны. Сказал, что предпочел сотрудничать с нацистами, чем испытать на себе их жестокость. Они угрожали, что будут его пытать, говорили, что повесят его в собственной камере в Винчильяте и обставят все как самоубийство. Он не мог этого вынести. Мыслей о боли, о смерти. Он был трусом – он сам так себя описал. Он ездил по Италии с группой людей из гестапо и искал древние манускрипты. Помогал найти ценные книги и ученых, которые ими владели. Он смотрел, как этих людей убивали, иногда вместе с семьей. Смотрел, как грабили их дома. А потом садился и изучал добычу. Он рассказывал, что как-то ему пришлось рассматривать манускрипт в той же комнате, в которой лежали у стены тела его старого итальянского коллеги, его жены и троих детей. Это он привел к ним нацистов. Если бы не он, они были бы живы…

Локхарт издала горестный стон.

– Джон не думал, что ему удастся выжить, но в какой-то момент смог улизнуть от своих надзирателей и вернуться в Англию. Здесь его встретили как героя. Но со временем его стали преследовать тени всех тех, кого он обрек на смерть. Сначала они приходили к нему во сне, а потом и наяву. Он не мог от них убежать. Куда бы он ни шел, они шли за ним. Именно тогда он стал задумываться о спасении души. Раньше он исследовал Библию, а теперь обратился к Данте. И это привело его в Бомбей: здесь он мог изучить его великое творение о спасении человека.

– Но почему в Бомбей? – спросила Персис.

– Он хотел спокойствия. Хотел жить там, где его мало кто знает. Он искал решение своей проблемы. Как человек, совершивший то, что совершил он, может найти путь в Рай?

– Почему нельзя было просто взять современный перевод на английский? – не отступала Персис. – Почему именно этот манускрипт?

– Он уже изучил все переводы, которые смог найти. Он хотел вернуться к первоисточнику. Вдруг переводчики Данте что-нибудь упустили? Что-то, что даровало бы ему свободу. – Альварес вздохнул. – Джон утратил ясность рассудка.

Эти слова запомнились ей надолго.

Через час Персис сидела за своим столом, печатала дополнение к отчету, который она сдала четыре дня назад, и думала о страданиях Джона Хили. Он проявил слабость, и эта слабость стоила людям жизни – и во время войны, и сейчас, в Бомбее.

Она почти не сомневалась, что, если бы Хили сразу обратился в полицию и рассказал, что Отто Скорцени хочет украсть «Божественную комедию», Франко Бельцони, а может быть, и Франсин Крамер были бы живы.

Персис никогда не смогла бы такое простить.

И все-таки… Джон Хили тоже был жертвой, жертвой войны, которая всякий раз обнажает истинное уродство человеческой природы.

Персис вспомнила о конверте, который Хили оставил в сумке перед тем, как покончить с собой. Внутри была записка с тремя строками из «Ада».

Земную жизнь пройдя до половины,

Я очутился в сумрачном лесу,

Утратив правый путь во тьме долины.

Персис была уверена, что Хили выбрал эти слова не случайно – он видел в них собственную судьбу.

Он утратил