Вредители - Александр Накул

бы намекая, что он в полном распоряжении хозяина дома и как он решит, так и будет. Хозяин без единого слова налил в соседнюю и протянул. Рука у него была длинная, как стрела башенного крана.

Кимитакэ принял чашечку и с поклоном и тут же глотнул.

Фруктовости в напитке было так много, что она почти перебивала алкогольную горечь. Внутри черепа словно забегали весёлые пузырьки, а глаза захотели перебраться на лоб.

Вспоминая события последних дней и разновидности алкоголя, которые ему довелось принять из рук страдающих взрослых, Кимитакэ задумался, когда же дойдёт до других подобных напитков ― скажем, до обжигающего французского коньяка или ледяной русской водки. А потом волна одуряющего тепла смыла и эту мысль.

― А вот скажи,― сказал вдруг хозяин,― Ты слышал про такого деятеля культуры, по имени Мицуо Накамура? Его стихи были популярны в дни моей молодости. Я тут поинтересовался, чем он сейчас занимается, неужели пишет что-то в новомодном патриотическом духе, про “Когти и зубы врагов — вырвем с корнем!” и всё такое. Оказывается, сейчас он переводит какого-то француза по имени,― банкир сверился с записной книжкой в кожаном переплёте из змеиной кожи,― Андре Жид. Что ты про это скажешь?

― Ну, человек искусства работает по многим направлениям.

― А кто вообще такой этот Андре Жид?

― Насколько я понял из того, что пишут в журналах, его не особенно читают даже во Франции, но зато все слышали про его короткий плащ и фетровые мексиканские шляпы. Не знаю, продаются ли такие у нас, особенно сейчас, с этой войной на море.

― Однако слава о его шляпах дошла даже до наших островов.

― Вопрос упорства. Вот Марселя Пруста у нас тоже мало читают. Зато даже мои одноклассники знают, с кем он развратничал, не покидая пробковой комнаты. И очень просят у меня книгу о его жизни и творчестве. По-моему, это тот самый случай, когда каждый находит в значительном авторе именно ту сторону, которая ему ближе.

Банкир поразмыслил над этим, затем спросил уже про другое:

― А про Луи-Фердинанда Селина что слышно? Я не очень знаком с его сочинениями, но фамилия запомнилась. Какая-то не по-французски простая. Его собирались переводить где-то лет пять назад, но так и заглохло.

― В газетах пишут ― по прежнему живёт в Париже и публикуют фотографию его прославленного кота. Много курит, восхваляет правительство Виши, обличает мировое еврейство и призывает к геноциду, мечтает умереть, играя на флейте. И за это его презирают все левые французские писатели. А сам Селин по-прежнему презирает не только левых французских писателей, но и всё человечество целиком. Что неудивительно для врача-венеролога с бедной парижской окраины ― ведь в мир он смотрит через известные места. Думаю, если лет через десять власть не сменится, его включат в школьную программу по литературе.

― Вот!― и палец банкира с пожелтевшим от табака ногтём чуть не уткнулся Кимитакэ в нос.

― Что такое?

― Если бы ты знал, как Соноко нравилось проводить с тобой время ― ты бы не презирал себя так сильно, как этот французский Селин. Пожалуста, пойди, посмотри в её комнате ― может мысль какая настигнет. Ну, или ничего не получишься, найдёшь свои любовные письма и заберёшь, как если бы их не было.

― Да не было никаких писем.

― Ну, значит, не заберёшь, раз никаких не было.

Хозяин раскрыл ещё одну клетчатую створку раздвижной двери, теперь уже на другой стороне комнаты. Открылся вид на столовую с книжными полками у стен. В углу изгибалась винтовая лестница, совершенно неожиданная в этом традиционном доме. Кимитакэ догадался, что она ведёт на второй этаж и что именно туда его и приглашают.

Он не стал спорить. Но усталось бессонной ночи и алкоголь дали своё ― когда школьник проходил мимо книжной полки, его порядочно качнуло.

Он попытался схватиться за книги ― и с полки свалился переплетёный в зелёную кожу томик Верлена ― одно из тех изданий, что покупают в магазине европейской литературы, чтобы поставить на полку, демонстрировать образованность и никогда не читать. Звонко хлопнул корешком и открылся на стихотворении “Калейдоскоп”.

Кимитакэ бережно поставил его обратно. И только потом начал восхождение, вцепившись в перила и тщательно проверяя каждую ступеньку.

Банкир смотрел на него снизу вверх ― грузный, пьяный, но даже в таком виде очень значительный.

26. Парижский эпилог

Комната у Соноко была привычно тесной. Был стол чтобы делать уроки, полочки, где хранились тетради, блокноты и ручки, сундук для одежды, несколько подушек на полу. Получается, она, по старой традиции, предпочитает писать, сидя на полу или таким же напольном кресле со спинкой ― вот оно, кстати. в сложенном состоянии.

На столике ― небольшая икэбана, стиль такой же лохматый. Возможно, она и принесла в этот дом моду на такой стиль. А может и наоборот ― от отца нахваталась.

Кимитакэ опустился на пол и попытался собраться с мыслями. Что же здесь может быть? И что он собирается тут найти?

Он попытался вспомнить хозяйку, представить, как она здесь жила. Но вспомнился только мягкий и нежный вкус её любимого зелёного чая сорта Сентя Фукамуси, и ещё суровый, мужской запах от её шеи.

Голова кружилась, в ушах звенело. И какая-то муть поднималась всё выше и выше ― и в конце концов Кимитакэ начал сгибаться от этой тяжестью.

***