Завтра будет солнце - Лука Бьянкини

Мы вернулись на сбор винограда в веселом расположении духа, нас развеселил этот антракт, который стал в некотором роде воплощением образа Италии, вернее, того, как ее представляют в других странах, когда речь заходит о любви: жуткая страсть, вкусно пожрать, а вокруг офигительный пейзаж. Блин, тоска. Я продолжил работу с Кесслершами, но весь мой виноград летел в Джулию и в Арольдо. Война, больше похожая на любовь, продолжалась, так что Сестилио пришлось несколько раз прикрикнуть на нас, чтобы прекратить перестрелку. В конце концов, ягоды с этого виноградника были самые ценные, и мы не могли раскидываться ими из-за какой-то там любви.

Сбор шел довольно медленно: меня два раза звали помогать грузить ящики, и нам пришлось задержаться на час дольше. Но никто не хныкал, край виноградника был уже вот он, и усталости почти не чувствовалось. Мне казалось, что я люблю их всех.

Я чувствовал себя частицей одного целого, команды, и это, с одной стороны, наполняло меня гордостью, с другой — я становился благороднее, что ли. Смутное, невыразимое для меня ощущение, похожее на их странный диалект, на который потихоньку перешел и я. Когда мы наконец прошли виноградник до конца, то мы еще стояли и болтали там, в конце шпалер, а вокруг валялись срезанные листья, будто клоки волос в парикмахерской.

Помимо всего прочего обсуждалось место для ужина, так что, немного поспорив, все решили, что пусть этим занимаются Кесслерши, и тетки бросились записывать у всех телефоны, чтобы потом обзвонить и сообщить время и место. Я уже держал в голове свой неминуемый отъезд, да и прощаться с каждым было бы довольно утомительно — тем более целовать, а я весь потный, не, как-то неловко — поэтому я ограничился мужским пожатием рук, ребята, да ну что вы, под внимательными взглядами Джулии.

Может, она боялась, что я передумал, а может, нет, она мастерски скрывала свои мысли. Но нам казалось естественным возвращаться к дому вдвоем, медленными усталыми шагами, шагами людей, еще не осознавших, что работа реально окончена. Солнце быстро клонилось к закату, притягивая взгляды — оранжевый шар на бледном небосводе. Я чертовски устал. Джулия уже было направилась к своей машине, когда я удержал ее за руку.

— Ты разве не хочешь полюбоваться на закат?

— Ой, я вся грязная… Мне бы сейчас только в душ.

— Постой.

— …

— Постой.

Я взял ее под руку и повел к бассейну, не тому, что выходил прямо на гряду Крете, а к другому, что был расположен пониже. Каменная ограда заканчивалась у склона, который был выложен кирпичом в виде небольших уступов — идеальное место, чтобы посидеть вдвоем. Два здоровенных немца складывали свои шезлонги как раз в момент нашего появления и отшлифовали на нас свое «буонасера» на вымученном итальянском.

Я достал из сумки ай-под, аккуратно выбрал звуковой файл, один наушник передал Джулии, а другой вставил себе в ухо. Наши головы были совсем рядом: через одно ухо доносился вечерний щебет птиц, в другом звучала All about You «Роллингов». Ноги мои дрожали, пот запекся сухой белесой коркой на лбу, но никогда еще у меня не было такого ощущения чистоты.

— Видишь вон ту усадьбу внизу, с каменной оградой?

— Та, что с кипарисами?

— Да, там рядом есть маленькое кладбище. Мне хотелось, чтобы меня именно там похоронили. Либо там, либо в у церкви Святой Анны в Кампрене, недалеко от Кастелло, я еще не решила.

— …

— Только я не хочу фотографию.

— Почему?

— Фото стареет, а вместе с фото стареет и воспоминание о тебе. А вот имя не стареет. Имя остается. Имя ничем не запачкаешь: Джулия Доминичи… Правда, красиво звучит?

— А я к смерти вообще никак не отношусь.

— Наверное, потому что ты не живешь. Ты себя оберегаешь и все, себя со своими масками. Наши родители подарили нам жизнь, а смерть мы должны заслужить… А этого можно добиться, если только не идти в разрез с собственными словами и мыслями. Иначе не победить.

— Что ты такого сегодня положила в сандвичи?

— Ой, не знаю, боюсь, я нарезки слишком много добавила… Я скучная, да? Но у меня эта история с могилами и фото почему-то никак не идет из головы.

— Когда мы займемся с тобой любовью?

Мое беспардонное нахальство вызвало в глазах Джулии улыбку, однако солнце угасало, и день неотвратимо катился к финишу. Времени на учтивости не оставалось. Я не решался предпринимать новую атаку, но мой «дружок» за себя больше не отвечал.

— Я к девяти должна быть в баре, потому что моя сестра хотела пойти на свидание с одним парнем… В общем, у меня, ну…

Я не дал ей договорить, ай-подовский наушник вылетел из ее уха, потому что я уже тащил Джулию вдоль по дорожке через лимонный сад, и там она вдруг уже сама остановила меня и стала искать мои губы.

— Значит, это я ничего не понял, да, Джулия?

— Нет, это я…

— …что?

— …не сумела…

— …

— правильно…

— …

— все…

— …

— объяснить…

Мы целовались медленно, а потом все быстрее и быстрее, а потом опять тихонько, а потом просто бешено, прервались на секунду и вновь бросились в набегающую волну. Это был один из тех поцелуев, которые заставляют тебя забыть про время. Которые заставляют тебя забыть даже про секс.

Деликатно, даже не спрашивая, я повел Джулию в свою комнату. Солнце зашло прямо на наших ничего не соображающих глазах. В комнате у меня был вселенский бардак, но нам не было до этого дела. Мы слились, не снимая одежды, страстно и нежно, забыв про запахи, не задумываясь о будущем, позабыв про размолвку, которая на краткий миг разъединила нас.

Джулия позволяла вертеть себя, как куклу, но секс с ней напоминал больше танец, нежели соитие. Я открыл самую нежную часть своей души, доселе мне неведомую, зачем же я ее все время прятал, зачем давил? Джулия получала наслаждение, как ребенок, который дорвался до мороженого, с одним только вкусом, зато вволю. Мне снова и снова хотелось слышать, как ее стоны переходят в прерывистое дыхание, чувствовать ее ногти на моем плече, ладонь на моем лице.

Потом я поднял ее на руки и отнес, как была, полураздетую, в ванную комнату. Джулия беспомощно и счастливо болтала ногами, а я, невзирая на протесты, уложил ее в ванну. Вода моментально потемнела от грязи, а потом еще и поголубела из-за ее футболки. Я раздел ее догола, я стаскивал с нее