Османская цивилизация - Юрий Ашотович Петросян

марок. На рубеже столетий немецкие промышленники и банкиры основательно потеснили англо-французских финансистов и предпринимателей. В итоге страна стала «хозяйственной территорией» империалистических держав. Иностранный капитал беспощадно грабил ее, пользуясь при этом полной поддержкой феодально-абсолютистского султанского режима. В годы правления Абдул Хамида II феодально-клерикальные круги стали верным союзником иностранного капитала. Получая от него средства на поддержание режима, они предавали интересы своей страны и населявших ее народов, торговали природными богатствами и экономическими ресурсами империи. Неудивительно, что именно то время, когда Османская империя окончательно превратилась в полуколонию, стало едва ли не самым страшным периодом в ее истории.

Режим Абдул Хамида II, прозванного за свои злодеяния Кровавым, выражал интересы феодалов, высшего мусульманского духовенства и крупной бюрократии. После разгрома сторонников конституции вновь безраздельно воцарились те средневековые условия жизни, которые в середине XIX столетия с трудом стали уступать место буржуазному правопорядку. Не осталось никаких гарантий жизни и имущества подданных султана. Внутреннее положение стали определять ничем не ограниченный произвол чиновников, коррупция бюрократического аппарата, господство дворцовой камарильи. Султан

Абдул Хамид и его приближенные – самые реакционные представители мусульманского духовенства, – а также ряд арабских, курдских и черкесских феодалов держали в своих руках все нити управления государством. Порта сделалась игрушкой в их руках. В снискавшем мрачную славу султанском дворце Йылдыз действовали специальные бюро, контролировавшие деятельность правительственных ведомств – военного, иностранных дел, экономики и финансов, образования. Во дворце решались судьбы всех высших сановников империи, малейшее неудовольствие султана и его клики могли стоить не только поста, но и жизни. Крайне низок был культурный уровень чиновничества. Примечательно, что в 1898 г. среди министров, возглавлявших основные ведомства Порты, не было ни одного человека с высшим образованием. Можно себе представить, каково было в этом отношении провинциальное чиновничество. В годы «зулюма» образованность была для чиновника опасной – легко можно было попасть в число политически неблагонадежных лиц.

Страшным злом стали огульные аресты по доносам и ссылки людей, заподозренных в неблагонадежности. Шпионаж был поистине духом деспотического режима. Сами слова «шпион», «донос» сеяли ужас. Турецкий писатель Халид Зия Ушаклыгиль писал в своих воспоминаниях об этом времени: «Темные улицы Стамбула застыли от страха. Шпионы, шпионы… Все боялись друг друга: отцы – детей, мужья – жен. Открытых главарей сыска уже знали, и при виде одних их теней головы всех уходили в плечи, и все старались куда-нибудь укрыться».

От шпионов и доносчиков не был огражден никто. Следили за всеми сановниками империи, донося султану даже об их гастрономических или театральных вкусах. Периодически подозрения падали на великого везира, шейх-уль-ислама или министров. Далеко не всегда подозреваемым удавалось оправдаться. Султан был явно одержим манией преследования. Его подозрительность создавала атмосферу недоверия и враждебности даже внутри дворцовой камарильи, в кругу самых приближенных к султану лиц. Российский посол в Стамбуле писал в одном из своих донесений в 1902 г. об обстоятельствах опалы и ареста крупного сановника, старшего генерал-адъютанта султана, маршала Фуад-паши. По доносу Фуад-паша был взят под наблюдение султанских шпионов. Узнав об этом, Фуад-паша приказал слугам выставить шпиков из своего дома. Возникла драка, во время которой в ход было пущено оружие. Фуад-паша был немедленно арестован и сослан. Между тем единственной причиной ссылки было желание султана избавиться от сановника, нрав которого показался ему независимым.

Атмосфера произвола, естественно, распространилась и на жизнь провинций. Высшие чины провинциальной администрации менялись столь же часто, как и чиновники столичных ведомств. Повсюду царили произвол, казнокрадство и взяточничество. «Вся страна от вилайетов до уездов, – писал Халид Зия Ушаклыгиль, – разъедалась червями изнутри и снаружи. Правительство повернуло все источники богатства к ненасытной, бездонной пасти дворца. Во всех углах страны были шпионы, на них сыпались щедро деньги, одежда, чины. Все, что было в этой злосчастной стране, уходило в их прожорливые чрева… Здесь из изменников вербовались слуги, из воров – министры. На груди, в которых не было ничего, кроме грязи, нацеплялись ордена с драгоценными камнями; негодяям, упавшим в пропасть, давались высокие посты… И за этими чинами, рангами, деньгами не был виден измученный, угнетенный народ».

Абдул Хамид II поставил все учебные заведения и их программы под жесточайший контроль цензуры, сам постоянно вмешивался в дела ведомства просвещения. Любое проявление свободомыслия в процессе школьного обучения немедленно пресекалось. В светской турецкой школе резко возросло религиозное влияние. Открытый вновь в 1900 г. (к 25-летию царствования Абдул Хамида) университет в Стамбуле влачил жалкое существование. Правительственные инспектора контролировали не только лекции по богословию, литературе и истории, но и специальные курсы на техническом факультете. Лекции по истории даже в университете были сведены к краткому изложению истории ислама и династии Османа. Особенно жестко султан и его цензоры опекали военные училища, которые Абдул Хамид не без основания считал рассадником либерализма.

Эпоха «зулюма» стала и худшей порой для турецкой культуры. Журналистика, достигшая в годы танзимата и конституционного движения значительных успехов, была сведена на нет усилиями султанских цензоров. Резко уменьшилось число газет и журналов, а несколько сохранившихся изданий печатали только угодные султану и Порте статьи. Было запрещено употреблять слова «свобода», «равенство», «право», «конституция», «революция», «тирания», «деспотизм». Даже такие слова, как «весна» или «возрождение», казались цензорам крамольными, ибо могли, по их мнению, натолкнуть читателя на сомнительные мысли. Российский дипломат, долго живший в Стамбуле в годы царствования Абдул Хамида II, писал: «Турецкая пресса изнемогала под ярмом самой беспощадной предварительной цензуры и совершенно не могла касаться ни внутренней, ни внешней политики правительства; ей предоставлялось только в самых униженных выражениях пресмыкаться перед султаном». Произвол невежественных цензоров распространился на лучшие произведения европейской литературы. Были запрещены книги Руссо и Вольтера, Шиллера и Шекспира, Расина и Корнеля, Гюго и Золя, Толстого и Байрона. Под особо строгим запретом оказались произведения Намыка Кемаля, Зии-бея и ряда других прогрессивных литераторов – деятелей конституционного движения.

Немногочисленные турецкие писатели в своем творчестве даже не пытались касаться социальных или общественных проблем. Правда, в 90-х годах существовала сравнительно прогрессивная группа писателей – «Сервет– и фюнун» («Сокровищница знаний»), издававшая одноименный журнал. Среди этих литераторов были крупные писатели и поэты – Халид Зия, Тевфик Фикрет, Самипашазаде Сезаи. Но и для них в тот период были характерны упадочничество и пессимизм. Писатели, входящие в группу «Сервет-и фюнун», были все же молчаливыми противниками жестокого режима, а потому к 1901 г. журнал был ликвидирован абдулхамидовской реакцией.

В новое время Османская империя постоянно была ареной борьбы нетурецких народов за свое освобождение. Абдул Хамид и его окружение по-своему решили проблемы многонациональной страны. Они превратили ее в тюрьму народов, обеспечив свое господство с помощью разжигания религиозной и национальной вражды. Англичанин