Карагач. Очаровательная блудница - Сергей Алексеев

— Лучше поздно. — Он вновь сунул ему блокнот. — Писать не разучился? С тебя расписка — и я отчаливаю.

Вероятно, Матерая отпустила его с наказом во что бы то ни стало вернуться с Рассохиным.

— Слушай, Станислав Иванович, может, ты на меня обижаешься? — опомнился полковник. — Я вел себя по-свински! Признаю, и все это теперь в прошлом, где я хитрил, ловчил, обманывал. Я ведь женой своей прикрылся, когда в тюрьму сажали. Знал, она деньги спрятала, закрутила целую трехлитровую банку баксов где-то на даче. Место примерно указала, просила достать и откупиться. Я их нашел, с помощью металлодетектора. И выкупать ее не стал. Побоялся, что меня заподозрят, мол, откуда деньги? Хуже того, на мне две смерти. Застрелил двух человек из табельного. Да! Они были преступниками, но какие законы они преступили?! Я рассказал о муках совести, о тайных мыслях и воспрял. Прошу тебя, выйди и ты на свой первый круг, освободись от мерзости мира!

Рассохину показалось, Галицын намекает на то, что знает об убийстве Жени Семеновой, и этот намек будто встряхнул его.

— Ну все! — отрезал он. — Яросвет, или как тебя… Пиши и вали на свой круг! Под сень кедра.

— Да, мир держит человека в когтях, — философски проговорил Галицын. — Тебя не влечет даже простое любопытство. Это нужно увидеть своими глазами, прочувствовать. Ну не понравится — уйдешь.

— Если не дашь расписки, прокуратура будет здесь. — Рассохин показал телефон. — Приедут злые: рыбалку им сорвешь. Звонить?

— Напрасно ты не послушал меня. — Он стал писать. — Матерая все равно тебя найдет. Перед ней не устоишь… Только предупреждаю, никаких поползновений. В смысле отношений, понял? Даже если она сама проявит инициативу.

Стас не удержался и подразнил Яросвета, в котором еще не был изжит частнособственнический дух.

— Это уж как получится, брат, — серьезно сказал он. — Мне нравятся инициативные отроковицы. А потом, у вас же там все общее…

Он выждал, когда полковник напишет, бегло прочитал и спрятал блокнот.

— Знаешь, как тебя местные кержаки называют? — мстительно спросил Стас. — Карась икряной. А ты говоришь — Яросвет… Ну иди икру метать!

Тот выкатил глаза, хотел что-то сказать, но с противоположной стороны неслась дюралька, а Рассохин уже был далеко. Галицын спустился под обрыв, подождал, когда лодка причалит, запрыгнул в нее и что-то прокричал вслед Стасу, но тот не расслышал.

В тот же час сняли и оцепление — обе лодки, ушедшие вверх и вниз, зашли в протоку. Все это Рассохин отмечал на ходу, потому что вновь потерял Лизу из виду и теперь скорым шагом возвращался к костру.

Никого! И в лодке нет!

— Лиза? — позвал он и сунулся к тому месту, где она что-то собирала в траве.

Там росла семейка распускающихся кукушкиных слезок. И кругом пусто, а с берегового вала просматривался весь сгоревший поселок…

Стас сразу же понял, куда она ушла, и побежал к руинам электростанции, красным останцем торчащей из березового подроста. Под ногами гремело изуродованное в огне еще крепкое кровельное железо, ловчими петлями тянулись упавшие со столбов провода, и поскольку он смотрел вперед, то все же упал, запнувшись о тяжелый фарфоровый изолятор. И когда вскочил, то увидел за кирпичными развалинами немого Демиана, стоящего по пояс среди прошлогодней травы. И сразу отлетела тревога…

Далее он шел уже шагом, аккуратно переступая через полузамытые детали от каких-то машин, гнутые рельсы и впечатанные в землю тракторные гусеницы. Немтырь оказался возле костерка один — стоял, оперевшись на палку, что-то жевал и глядел в огонь, над которым висел медный чайник. Его пестерь[38]стоял тут же открытым, а на полотенце лежало сушенное по-остяцки мясо, пучок свежей черемши и кусок калача. Он не слышал или не захотел услышать, как подошел Рассохин, ел нежадно и самозабвенно.

— Где? — спросил Стас, озираясь. — Жена твоя где?

Тот вскинул глаза, поморгал и указал палкой на старую гарь за поселком, заросшую густым осинником.

— Елизавета с ней? Ты меня слышишь? Елизавета?

Немтырь покивал головой, показал былинку черемши, ткнул ею в сторону осинника и засунул в рот.

— За черемшой ушли?

Он опять покивал и отщепил ножом волокнистое черное мясо.

Рассохин пошел в указанном направлении, выглядывая Лизу средь подроста, миновал заброшенные огороды с остатками кольев и впрямь увидел под ногами уже высокие заросли черемши. Машинально сорвал побег, съел, и показалось, между огарков елей мелькнул серый платок жены немтыря.

— Лиза? — крикнул он и прибавил шагу.

Среди черных пней колыхалась метелка прошлогоднего камыша.

Он метнулся влево, вправо, заметил торную тропку, наискось перечеркивающую гарь, — ничего подобного, лосиная тропа к реке! И пожалуй, после пожара здесь больше не ступала нога человека.

Обманул, сволочь!

Рассохин ринулся в поселок, к электростанции, наливаясь яростью: отвлек внимание, направил не в ту сторону, а сам смылся!

Ну ведь битый, стреляный волк, а провели, как пацана!

Демиан по-прежнему стоял у костерка и ужинал, и это его невозмутимое спокойствие как-то притушило гнев.

— Где Елизавета?! — Стас схватил его за куртку и резко встряхнул. — Куда ее увели? Ну?! Ты же, курва, слышишь меня!

Тот, как мешок, не делал попытки сопротивляться, чем обезоруживал и одновременно ввергал в тихое неистовство.

— Слушай, ты!.. Или скажешь, куда ушли, или я тебя кончу тут! Знаком покажи! Куда?!

Немтырь показал рукой, но теперь вверх по реке, однако по-прежнему стоически спокойно, разве что сухие глаза влажно заблестели. Рассохин вырвал у него из рук палку.

— Со мной пойдешь! Показывай! Иди вперед!

Демиан было потянулся за пестерем, но Рассохин отшвырнул его пинком.

— Налегке пойдем. Быстрей догоним.

Немтырь зашоркал броднями по траве, причем шел без оглядки, довольно уверенно, однако на краю поселка, где материковый берег понижался, стал забирать вправо и сбавил шаг.

— Быстрей! — приказал Стас и замахнулся палкой. — Бегом!

Немтырь почуял спиной, не глядя увернулся, но хода не прибавил. Возле старой, еще леспромхозовской смолокурни, невесть как уцелевшей от пожара, вдруг сел на землю и стащил бродень — время тянул, паскудник!

— Встать и бегом! — вытянул палкой по хребту. — Я кому сказал!

Было ощущение, что ударил по тяжелой боксерской груше — даже руки отсушило, а было в немтыре килограммов шестьдесят от силы, сухой, поджарый и разве что жилистый. Он как-то замедленно среагировал, чуть выгнул спину и потупился, будто от стыда.