Аврора. Заря сгорает дотла - Кейт Андерсенн

class="p1">Поставила ладошки рупором и распела свое первое тройное "а" с уровня глубокого контральто, затем второе на два тона выше, и так дальше: все ближе к сопрано, все громче, через меццо, пока душа не вылетела за горизонт вместе с остатками ужаса.

А разогревшись, с чувством исполнила арию обиженной Карабос, пусть эта роль и принадлежала Виннифреде из трактира. Но Аврору, по чести говоря, всегда привлекали трагедии черных сердец, потому что у любой черноты есть причина. Черные сердца страдают больше всех на свете, именно они полны настоящей трагедии — потому что эта самая причина разбила их наголову, вынудила сдаться и теперь они — пленники мрака глубокой пучины. У любого другого еще есть надежда, ведь есть тепло, есть искра, есть свет. Но на что надеяться черному сердцу? Таков закон мироздания. Не убережешь тепла и света внутри — и на месте души сияет дыра. Все просто.

И неизбежно, потому что в мире людей никогда, никогда не бывает так, чтобы человек ни минутки в своей жизни не почернел сердцем будто бы совершенно насквозь и не испытал того, что Карабос, того, что Аврора сейчас, того, что пришлось услышать Бубильону и разбойнику:

Скоро луна истлеетИ прочь помчат ветра.Да, человек стареет,Но его душа всегда жива. Пусть звезды сияют с дрожью -Меня не напугаешь, смерть!.В сердце — лишь лед и горечь.Я соколом вхожу в пике.*

Гаррик Тенор все же — талант. Ро быстрым вальсом вместе с движениями прогнала легкую и наивную песенку Спящей красавицы об ожидании "начала настоящей жизни", мюзикловый дуэт с Карабос на два голоса и... выдохнула. Стены в Бубильоне не обвалились, значит, жить можно. Обернулась к совершенно раздавленному и прибитому разбойнику, зажавшему уши ладонями.

— Это называется опера. Можем идти.

Ей было до жути неловко, что он видел ее такой... ненормальной, но лучше, что это был недалекий «мертвый» бандит, чем кто-нибудь, с кем она собиралась иметь еще дело. Например, Фаррел или Тильда. Или — о! — королева Исмея, с которой у них как-то с самого начала не сложилось. Это упущение еще надо исправить...

После всех представлений разбойник присмирел окончательно.

— Здесь недалеко... Идем.

Аврора сделала шаг, все еще не уверенная, что она существует здесь и сейчас, душа будто болталась между небом и землей, но все же остановилась, вспомнив некоторую земную подробность:

— А... моя лошадь?

— Никто не тронет. Ты ведь под защитой Странника, Аврора Бореалис.

Надо же... Даже Странник взял ее под защиту. Все, кто не попадя, берут. Тогда почему она будто стоит на вершине мира, совершенно одна, открытая всем ветрам, безуспешная в своем одиноком сражении? Их жгучие удары не прекращаются, а она вот-вот упадет на колени, и никто не придет спасти и найти... Будто никто, кто взял под защиту, сделать этого не в силах, каждый стоит у подножия и только может наблюдать... Или ждать, что это она станет их спасать.

Потому что... как там было... она «идет дорогой добра за звездой долга?».. И кто же поймет эту ее дорогу и посмотрит на ту же звезду? Если бы Фаррел только... Нет, нет!

Аврора замотала головой и принялась усиленно глазеть вокруг. Вот снова жасмин, усыпанный бесчисленными белыми звездами с пушистыми золотыми серединками, от которых кончик носа становится вмиг желтым. Вот ослепительное небо. Вот спина и подранная рубаха ее невольного проводника, припадающего на правую ногу. Вот лесная опушка с березами в зеленых мягких сережках, и от их светлых стволов мир сразу кажется наряднее, и эта молодая трава под ногами... Шелковится по щиколоткам, и вот из-под ног порхнула бабочка-королек...

Разбойник свернул в лес, на покрытый прошлогодней листвой склон, совершенно не имеющий тропок. Скользя по компосту из листьев, веток и рыхлой земли пополам с песком, мужчина довольно легко лез вверх. А вот Ро срывалась, пользовалась помощью любого куста и все равно выдохлась.

Когда они вылезли наверх, где резко снова стало видно небо, безжалостно горячий белый диск солнца и горизонт, Ро могла лишь опираться о собственные колени, тяжело дыша. И тогда она увидела его.

Покосившийся, полуразвалившийся домик из уже хорошо знакомого блестящего камня, с соломенной некогда крышей, от которой теперь не осталось почти ничего, кроме прогнивших балок. И обрыв, на краю которого легко колебался, совершенно точно, одинокий и гордый эдельвейс. "Снежный цветок".

В носу защипало. Так ярко Ро увидела в нем себя.

— Вот, — грубоватым жестом представил цель путешествия разбойник.

Ро вытерла краешки глаз рукавом, шмыгнула носом и побрела к руинам, когда-то бывшим убежищем горного барда со странным именем Сваль. Совсем недалеко что-то шумело, будто горная река.

— А кто такой был Сваль? — спросила она, лишь бы что-то спросить, лишь бы не смотреть на эдельвейс.

Чем ближе она подходила, тем отчетливее слышала, как шумит водопад.

— Говорят, бард такой, — пожал плечами провожатый. — Но он жил тысячу лет назад.

— Тысячу?

Проводник Ро в который раз смутился.

— Ну... Так говорят в деревнях.

— А ты и в деревнях прямо был?

— Конечно. Жить ведь надо.

— А они знают, что ты в розыске?

— Ты забываешь — я умер.

И не поспоришь. С мертвым-то.

Но если Сваль знал дорогу к двадцать пятому мередиану, тогда он не мог не знать про трубу, про компас, про пространство и миры. Про то, что ОК когда-то были одним целым. И — возможно — о том, что за морем Белого Шепота.

Деревья должны знать... Но скажет ли Таурон, даже если ОНИ скажут ему?..

Аврора опасливо заглянула в зияющий черной дырой дверной проем. Внутри — только мыши, нечистоты, насекомые и пресмыкающиеся. Спросила разбойника:

— Ты бывал внутри?.. — желтый тапочек нерешительно замер у порога.

Там вообще не пол, а какая-то каша. Ро вернула ногу назад в мягкую траву.

— Ну... давно. Сразу после. Но ты видишь — теперь тут жить невозможно.

— Там остались какие-то вещи Сваля?

Разбойник выпучил глаза.

— Да ведь каждому известно, что ни одна вещь тысячу лет не живет!

И тут же поправился:

— Если ее не спрятать как следует.

«Если не спрятать как следует». А ведь... Сваль и спрятал. Пещера. «Мой дядя спускался к водопаду по отвесному обрыву».

Ро сглотнула и вспомнила. Она ведь не умеет по канату...

Бочком приблизилась к обрыву,