Метро 2035. Стальной остров - Шамиль Алтамиров

Бочки занимали здесь почти все пространство, свободным оставался небольшой пятачок, достаточный, чтобы открылась дверь. Макар стал оттаскивать бочки, расставлять их, как в игре «пятнашки», чтобы пройти дальше, ведь это была только раздевалка, впереди обязана быть мойка, и вполне могло оказаться, что душевая камера большая, сквозная и к ней примыкает еще две-три раздевалки.

За одной из бочек – из первого ряда – нашелся труп. Мужик, видимо, здесь спрятался, отодвинул одну бочку, залез, придвинул обратно, да так и замерз. Судя по полупустому «ПМ», хлысту и синей форме, заляпанной кровью, он из «хозяев». Мертвец был зараженным, судя по желто-гнойным «бусинам» волдырей на лице, просто замерз раньше, чем обратился.

Хотел бы он такой смерти для себя? Ответить Макар не смог. Зато нашел рядом пояс и срезал такой же с мертвеца. Из полезного разжился небольшим топориком, парой цилиндров магниевых факелов, одним полным магазином к «макарову», а еще кое-какой мелочью вроде мешочка с чем-то мелко нарубленным и сушеным, листков хрупкой бумаги и отсыревшей зажигалки из патрона. Фальшфейеры он сразу же рассовал по карманам, пригодятся. Топорик повесил в петлю на поясе. Пистолет долго вертел, щелкал затвором, но под молчаливый протест Живого положил на пол.

Переставлять столитровые бочки, полные рассола и мяса, то еще удовольствие. Когда Макар наконец добрался до душевой то оказалось, что вовсе она не смежная, а спина готова просто взорваться от поднятых тяжестей. Когда отставлял последнюю из бочек, от напряжения разжались руки, и бочка с размаху впечатала острый край в ботинок. Макар заорал в голос, но адская боль почти сразу затихла – спасибо паразиту.

Он стянул обувь: зрелище было так себе, палец расплющило и почти отрезало. Кровь уже перестала бежать из разорванных сосудов, красное мясо на глазах серело, прорастая тонкими белыми волосками и стягивая края раны.

Наблюдать, как мутировавшая тварь, пытаясь жить своей странной не-жизнью заращивает только что отрубленную конечность, – это одно. Наблюдать этот процесс на себе – совсем другое. Палец очень быстро покрылся полупрозрачной пленкой, грубеющей на глазах. Северов понимал, что он уже не человек, и как будто принял это. По крайней мере, иного выхода пока не предвиделось. Макар натянул обувь, прошелся, насколько позволяло место, – нога будто онемела, но ходить можно. Зато в душевой нашлось много льда из разорванных морозом труб и съемная стенная панель.

Пистолет пришлось разобрать, чтобы соорудить подобие гаечного ключа из затворной рамки и открутить болты. За стальной пластиной из нержавейки обнаружился небольшой тоннель, по которому были проложены трубы. Макар полз в одной из них, сворачивая на развилках, полагаясь на чуйку Живого. Продолжалось это довольно долго, внутри шахты перешедшей в вентиляцию было даже жарковато – Макар сопрел в одежде. До слуха доносился гул работающих электромоторов, шипение, утробное бульканье. Он предположил, что где-то близко расположены установки компрессоров, снабжавших холодом местные морозильные склады. Странное, конечно, дело – вырабатывать холод, когда за бортом трескучий мороз.

Макару вспомнился стародавний анекдот про чукчу, купившего холодильник: «на улице минус пятьдесят, в холодильнике – минус двадцать, греться буду, однако».

Шум работавших машин тем временем переместился и доносился снизу. Макар не слышал сам себя, только непрерывное «во-во-во-во», заполнившее собой все. Вдобавок воняло тухлой рыбой. Какое-то время назад Макар решил что принюхался, но нет, сладковато-приторный запах теперь стал невыносим. Когда ржавая от сырости и времени жесть вентиляционной трубы разошлась под руками и ногами на кружевные лоскуты, Макар ухнул вниз.

Очнувшись, решил, что видит сон: он шел сквозь толпу длинношеих уродов в масках, с граблеподоными ручищами, с огромными, как ножи, когтями. Он шел по огромному помещению. По бокам возвышались ребристые двигатели, усердно работавшие, а этажом выше, под потолком этого ангара, на ажурных перекладинах лепились бурые от ржавчины цилиндры цистерн.

Он ощущал, как хлюпает кашеподобная гниль, доходящая почти до колена, как куски тухлого мяса липнут к одежде; слышал, как подвывают монстроуроды, и не мог что-либо сделать, не мог пошевелить и пальцем.

«Живой?»

Тишина.

«Живой, твою мать?!»

Снова тишина.

«Сука ты паразитская, куда ты меня ведешь?!»

Макар бился в клетке внутри собственной головы, но шел прямиком к громадной охапке тряпья, разодранной одежды, мешков, матрацев, шкур, сложенных наподобие куриного гнезда. И лишь когда до «гнезда» оставалось несколько метров, Макар смог рассмотреть Ее: та самая мохнатая обезьяна-гигантопитек из видения. Та же здоровенная зубастая пасть, длинная шея. Очень похожа на тварь, плывшую на ките, только нет рогатой короны, и вторая пара рук какая-то усохшая. Тварь сидела на троне из тряпья и ждала.

Это была его смерть, его «большая цель» и конец путешествия, Макар это понимал. Понимал, но смириться, после всего, попросту не мог:

«Ну, ответь же мне, Живой?! Хренов гриб, падла, блядь, паразит!»

Макар остановился, подойдя к местной царице вплотную. Вблизи она была еще страшнее и больше, метра три в высоту, минимум. Сквозь буро-седую жидкую шерсть на шкуре, помимо привычных жгутов толстых вен, виднелась нездоровая желтая поросль, словно эта горилла проросла мхом или лишайником.

Горилла приблизила морду, испещренную многочисленными шрамами, гноящимися волдырями, вплотную к Макару, от нее шли упругие волны страха, вони разложения, боли, тепла, безумия и чего-то неуловимого, давно забытого, нежного, будто мать наконец встретила давно потерянного ребенка. Глупо? Наверное. Но Макар именно так ощущал творившееся в своей голове. Макар решил, что Живой сдал его, подчинился зову Матки.

Королева паразитов долго смотрела ему в глаза, а затем обняла огромными ручищами, прижала к себе. Твари, окружившие гнездо, ухали, наверняка что-то торжественное, а Макар в какой-то момент забылся, отбросил два с лишком десятка лет тяжести и лишений, и снова ощутил себя во Владивостоке, дома, стал маленьким ребенком в объятьях матери. Безграничное счастье заполнило душу Макара. Он снова с семьей.

Макар плавал на волнах счастья, он все так же не владел своим телом, но все чувствовал. Чувствовал, как правая рука шарит по поясу, как нащупывает топорик и вынимает его из петли. Чувствовал приятную тяжесть стали, шершавую рукоять, оплетенную кожаным шнуром. Ощущал, как потрескавшийся от времени и влаги шнур врезался в кожу ладони, а рука налилась силой. Его наполнял страх. Этот страх передался Матери, она чуть отталкивает Макара, чтобы рассмотреть опасность. Он хочет удержать эту руку, но не может.

Описав дугу, топорик с костяным хрустом врубается горилле точно в висок. А костяной нож вязнет в складках на объемной шее, переламываясь у рукояти.

Чудовищный крик и боль заполняют Макара, снова, как тогда на катере, его голову заполняет жидкий огонь пылающей звезды, но провалиться в спасительное беспамятство не позволяет Живой: