Трафальгар. Люди, сражение, шторм - Тим Клейтон

держали санитары. Он наставлял их: "Если вы, глядя прямо в рану, увидите все, что я делаю, значит, светите правильно, и я буду видеть все идеально". На следующий день он обнаружил, что у него опалены брови. Он "описывал агонию, испытываемую сильными, мускулистыми моряками, получившими осколочные ранения (эти раны, как правило, гораздо более серьезные, чем те, которые наносятся пулями), как ужасную даже для хирурга".

Теоретически на британских 74-пушечниках по штату должен был быть хирург и два ассистента. На практике это случалось редко. У Чиверса был только один помощник в лице Роберта Эванса. Матросы-санитары выполняли неквалифицированную работу, и во время боя было принято, чтобы казначей и капеллан помогали ухаживать за ранеными. На «Тоннанте» не было капеллана, но казначей Джордж Бут и его стюард Мансел Рис, уроженец Кармартена, пользовались умелой помощью "очень властной и решительной женщины, жены унтер-офицера".

Мы не знаем, сколько других женщин помогали раненым. Джейн Тауншенд с «Дефайенса» позже претендовала на Трафальгарскую медаль; предположительно, она была женой Томаса Тауншенда, матроса 1 статьи из Грейт-Ярмута. Хотя ее присутствие во время сражения было хорошо засвидетельствовано, ей было отказано на том основании, что в тот день на флоте служило много других женщин, и они не собирались вручать медали им всем.

Французские и испанские корабли, как правило, были лучше укомплектованы медицинским персоналом. На «Монарке» были дипломированные терапевт, два хирурга и помощник хирурга, а также два капеллана. Позднее на «Левиафан» переправили в качестве пленных пятерых медиков со «Свифтсюра», что было штатной нормой для французского 74-пушечника: главного хирурга, двух его заместителей и двух ассистентов хирурга. Французские и испанские хирурги, в отличие от своих английских коллег, прошли формальную подготовку и получили квалификацию в хирургических школах, созданных на крупных военно-морских базах.

На корабле с тяжелыми потерями сцена в кокпите была ужасной, и сравнение со скотобойней было обычным делом: "Хирург и его помощник были перемазаны кровью с головы до ног. Они больше походили на мясников, чем на врачей... На эту работу было больно смотреть, хирург использовал свой нож и пилу на человеческой плоти и костях так же свободно, как мясник на бойне". Ампутация проводилась в основном там, где были раздроблены конечности и повреждены нервы и сосуды. Анестезии не было. Если пациенту повезет, то после операции он может получить немного опиума, чтобы притупить боль.

С места сражения сохранилось лишь несколько отчетов хирургов. Наиболее последовательным является отчет Уильяма Шовеллера, тридцатидвухлетнего хирурга «Левиафана». Он работал с помощью ассистента Пола Джонстона и помощника хирурга Маттио Каппони с Корфу. Шовеллер ампутировал правую руку Хью Бэймбриджа, двадцатитрехлетнего моряка, по плечо выше того места, где она была оторвана пушечным выстрелом. Затем он отрубил выше локтя левую руку популярному Томасу Мэйну, старшине баковых, после того как она была раздроблена картечью. Мэйн сказал своим товарищам по каюте, которые предложили помочь ему добраться до кокпита: "Спасибо вам, оставайтесь там, где вы есть; здесь от вас будет больше пользы", и спустился вниз один. Шовеллер, "который уважал его", предложил немедленно вылечить его, но моряк ответил: "Пожалуйста, не раньше, чем дойдет моя очередь", и стал ждать.

На руку Мэйна наложили жгут, обычно шелковый ремешок. Кожу растянули вверх по направлению к плечевому суставу. Мягкие ткани разрезали скальпелем. Затем острым ножом с круглым лезвием разрезали надкостницу — оболочку, обволакивающую кости, чтобы первоначальные движения пилы не раздробили ее. Кость пришлось разрезать повыше, чтобы помочь срастанию плоти над ней. Хирург начал пилить осторожно, затем быстро, как только у него появилась возможность. Квалифицированный врач мог выполнить всю процедуру всего за несколько минут. Томас Мейн пел «Rule Britannia»[67], пока Шовеллер пилил. Затем наложили кровоостанавливающую повязку, чтобы закрыть кровеносные сосуды, рану перевязали и пациенту дали что-то выпить. На «Виктори» капеллан Александр Скотт подавал лимонад.

Шовеллеру и его товарищам также пришлось иметь дело с несколькими чистыми ранениями от картечи, где требовалось извлечь пули, и несколькими осколочными ранениями, которые обычно были более тяжелыми. У Фреда Брауна была рана на лбу, осложненная ушибами: он упал с грот-марса после того, как в него попал осколок.

Но самые страшные раны на «Левиафане» были нанесены взрывом одного из 32-фунтовых орудий нижней палубы, когда казенная часть вылетела назад. Дэвид Моррис пострадал сильнее всех: "у него были сильные ожоги лица, шеи, груди и живота... Сильно повреждены оба глаза". Его накачали опиумом и терпентином. По меньшей мере еще четверо мужчин получили несколько меньшие ожоги от того же взрыва. Констапель «Виктори» Уильям Риверс, занимаясь наведением порядка в своем хозяйстве, обнаружил, что "морские пехотинцы лежали на баке мертвыми, прижав мушкеты к груди, как будто готовые к стрельбе; зрелище было шокирующим". После этого он пошел в кокпит, чтобы справиться о своем сыне, у которого нога была отпилена на четыре дюйма ниже колена. Семнадцатилетний мичман крикнул с другого конца палубы: "Я здесь, отец, со мной все в порядке; я всего лишь потерял ногу, и то ради благого дела". Когда в ту ночь собирали отпиленные конечности, чтобы выбросить их за борт, молодой Риверс "спросил мужчин, у них ли его нога, то они ответили, что не знают, и он пошутил: ʻЯ так понимаю, старый кашевар собирался использовать ее как свежее мясо для раненыхʼ".

Когда около семи часов вечера солнце скрылось за облаками на горизонте, лейтенант Хамфри Сенхаус с «Конкерора», окидывая взглядом окружающее, задумался о "печальном примере мимолетности человеческого величия". Корабли двух лучших флотов, когда-либо выходивших в море, "которые всего несколько часов назад возвышались во всей своей гордыне над предназначенной им стихией", превратились в груды обломков, окружавших их. Лишенные мачт корабли "лежали, как бревна, на воде, поверхность которой была усеяна разнообразными обломками с поврежденных судов, и их остовы перемежались с оставшейся частью флота, находившейся тоже не в самом лучшем состоянии".

Несколько британских кораблей потеряли часть или все свои мачты, такелаж был сбит, и лишь немногие были в состоянии нести много парусов. Из двадцати семи кораблей флота четырнадцать имели довольно серьезные повреждения корпусов. Из призовых судов у восьми не было мачт, и среди остальных не было ни одного со всеми неповрежденными мачтами. Они получили также значительные повреждения ниже ватерлинии, а сотни находившихся на них людей были тяжело ранены.

В сгущающихся сумерках британские экипажи пытались сосчитать свои трофеи, но при таком количестве лишенных мачт кораблей было трудно на расстоянии отличить своего от врага. Фрегат «Феба» насчитал пятнадцать или