Кто хочет стать президентом? - Михаил Попов

– Фигня, они могут туда любой воздух накачать. Первый парень заржал от всей души, даже присел.

– А на фига, ты, думский дятел, на фига? В Париже же парижского воздуха, блин, хоть сколько хочешь.

Второй поскреб в затылке и отвернулся: его как бы чуть срезали, и он потерял интерес к багажнику этого драндулета.

– Леша, я спешу, – сухо сказала Варвара Борисовна.

– Едем!

г. Москва, ресторан «Абрикос»

Либава сидел в ресторане «Абрикос» и попивал абрикотин, как бы выбором напитка мотивируя логику выбора ресторана. Аккуратно отхлебывая из маленькой рюмки пахучий напиток, помощник Сергея Яновича Винглинского зажмуривался, его пухлое розовое лицо делалось задумчивым и в каком-то смысле даже привлекательным. Поставив рюмку на стол, он приоткрывал глаза и заново обегал взглядом окрестности, где ничего особенного не происходило. Две неприметные, хотя и очень хорошо одетые пары занимали отдаленные углы зала.

Полдень. Золотое время ресторана «Абрикос» начиналось ближе к полночи.

Либава кого-то поджидал.

Очень скоро выяснилось, что – даму.

Она вошла в сопровождении услужливого мэтра и увидела любителя абрикотина, прежде чем ей на него указали. На лице дамы и так играла улыбка, но по мере приближения к столу она делалась все шире.

Либава хотел было привстать, но не успел: Лайма уже сидела напротив. Обвела взглядом интерьер заведения.

– Почему здесь?

В прошлый раз они встречались в ресторане «Марио», что у Экспоцентра. Излюбленное место дипломатов и бизнесменов средней руки.

– Здесь тихо, – пояснил Либава.

– Ты каждый раз назначаешь встречу в новом месте, у тебя нет любимых мест?

– Я люблю новые рестораны, новых людей, все новое. Такова моя натура.

– Натура-дура, судьба-индейка, а жизнь – копейка, – отчеканила Лайма, показывая, насколько хорошо «взят» ею здешний трудный язык. Заказала подбежавшему официанту сок и кофе.

– Я принесла то, что ты просил.

С этими словами она передала Либаве через стол косметичку, в которой было что-то такое, что обычно не носят в косметичках: сумочка походила на кита, проглотившего вагон.

Либава открыл портфель, стоявший справа у ноги, и бросил туда подарок.

– Я разберусь?

Лайма сделала жест, который, вероятно, означал: а что тебе остается?

Принесли кофе и сок.

– Не хочу ни кофе, ни сока, – сказала Лайма, когда официант отошел.

– Но выглядишь все равно очень хорошо.

Комплимент ничуть не тронул гостью.

– Как принято говорить у вас, то есть на словах и устно, мне надо тебе передать только одно: никогда!

Либава открыл глаза чуть шире обычного:

– Никогда? Невермор? Что это означает?

– Он никогда не должен в ближайшее время уехать из страны, он никогда не должен во время выборов высказываться в сторону от позиции господина Голодина.

Либава кивнул, давая понять, что это и так ему было известно и само собой разумелось.

– Возможно применение любых методов. Либава вновь кивнул и сказал:

– Его очень тревожит возможный скандал с абсолютным топливом. Он хотел сам выступить с разоблачением этой аферы, опережая других разоблачителей.

Лайма покачала головой:

– Теперь нельзя.

– Ну понятно, нельзя.

На днях Андрей Андреевич в очередном телеэфире вдруг поднял тему «чистой силы». Объявил, что берет под личный контроль работы по ней. Высказал подозрение, что диверсия в институтской лаборатории профессора Сидора Лапузина случилась не просто так. Он пошел даже дальше, заявив: по дошедшим до него слухам, диверсия произошла как раз в тот момент, когда в городе Калинове находились две гражданки Соединенных Штатов.

Этим мощным выступлением кандидат Голодин убил сразу несколько зайцев: вступился за национальное научное достоинство России, продемонстрировал свое негативное отношение ко всякого рода зарубежным вмешательствам в наши внутренние дела, проявил широту взглядов и способность к неортодоксальному мышлению.

Наиболее весомо прозвучала антиамериканская нота. До этого страницы газет и телеэкраны полнились полуразоблачениями и ядовитыми намеками в адрес Голодина. Кто-то прямо называл его русским Ющенкой, вашингтонским наймитом, оранжевым пугалом. После выступления голоса эти не умолкли, конечно, но простые избиратели были смущены. Многие засомневались в пользу Андрея Андреевича.

Эта предвыборная кампания все поставила с ног на голову. Кандидат Голодин вел себя так, словно его целью было опровергнуть сложившееся о нем за предыдущие политические годы мнение. Людей посвященных даже смешили его выкрутасы и демонстрации, но ведь большинство голосующих – не эксперты и политологи, они не живут в телевизоре, а время от времени в него поглядывают. И вот у них-то в головах извилистая линия поведения Андрея Андреевича создала страшную путаницу.

Хуже всего было Винглинскому. Он трясся от злости и страха – неизвестно, от чего больше.

– Он говорит, что дело развивается наихудшим образом. Будь рейтинг поменьше, никто не стал бы ему мстить, просто забыли бы. Будь рейтинг повыше, за ним можно было бы спрятаться как за стеной. А так…

Лайма серьезно, внимательно слушала Либаву. Заметила:

– Не важно, что он говорит тебе, важно, чтобы он был тихий публично.

Помощник олигарха отхлебнул абрикосового ликера.

– Будет тихий.

– Скандал с чистым топливом для него не страшный, если он будет нормальный публично.

Чем дольше продолжался разговор, тем Лайма менее «нормално» говорила по-русски.

В кармане у Либавы замурлыкало. Он поднес телефон к уху. Некоторое время слушал, потом переспросил:

– Куда? Меня там встретят? Лайма наконец принялась за сок.

– Это он?

– Да.

– Уезжаешь? Либава встал.

– И немедленно. Сережа ищет пути к спасению, но почему-то в какой-то малопонятной дыре.

На прощанье, уже на улице, Лайма, наклонившись к собеседнику, прошептала:

– Методы можно будет все. Даже самые.

И ушла. Любитель абрикотина смотрел ей вслед, немного выпятив нижнюю губу. Представлял себе «самые» методы. Потом начал усаживаться в машину.

«Дырой» Либава назвал «малую родину» майора Елагина на краю Лосиноостровского массива. Через полчаса стремительной гонки по не слишком загруженной Москве его «Мерседес» остановился перед покосившимися железными воротами. Вправо и влево от них шел глухой деревянный забор, а из-за забора доносился веселый колокольный звон.