Твое имя - Анна Платунова

Почему-то стало очень больно от мысли, что он кого-то до нее целовал. Он ведь не отрицает этого. Целовал, и, может быть, говорил ей «моя девочка», и обнимал, как ее сейчас обнимает. И та девушка теперь не ходит покалеченная и не дергается от каждого мужского взгляда, как она.

Мара залилась слезами. Пыталась отдышаться и успокоиться, села, отвернувшись от Бьярна. «Что ты творишь! Перестань!» — уговаривала она себя и понимала, что без толку: теперь ее так и будет кидать несколько дней от смеха к слезам.

Бьярн осторожно обнял ее, утешая.

— Я тебя люблю, — повторил он, дождавшись, когда она перестанет всхлипывать.

Поцеловал в горячие и мокрые от слез щеки.

— Все должно было произойти иначе, моя родная. Вот еще одна последняя сказка… Представь, что это я проходил тогда через лес, и это меня ты привела в дом.

Он баюкал ее на руках, а Мара закрыла глаза: ладно, сказка так сказка.

— Я никогда прежде не встречал таких нежных, милых и все же очень уверенных в себе маленьких птичек, которые точно знают, чего они хотят от жизни. Сперва удивился бы твоему настойчивому желанию стать медикусом, а потом стал бы уважать тебя за него. Я задержался бы на несколько дней и поначалу страшно раздражал бы тебя своим громким голосом и громоздкой фигурой, ты бы язвила и называла меня увальнем. Так?

— Ага, — Мара улыбнулась, представив, как огромный Бьярн вваливается в их маленький домик, как ненароком задевает плечом полку и обязательно роняет на пол хрупкие флаконы, как виновато пытается собрать осколки огромными ручищами. — Точно.

— Приготовил бы тебе свою похлебку, от волнения перестаравшись с медвежьим луком, и ты, попробовав мою стряпню, неловко отставила бы тарелку. А я, переживая, проглотил бы половину котелка, а потом поймал бы на себе твой взгляд: «Ну и обжора!»

Мара, не открывая глаз, засмеялась.

— Напросился бы с тобой утром в лес, собирать травы. Нарвал бы каких-нибудь лопухов и репейников.

— Бьярн, ты не настолько глупый, не выдумывай!

— Не-не, я могу от волнения! Набрал бы, значит, лопухов и репейников, ты благосклонно сложила бы их в корзину, а потом показала профессору Вигге, вот, мол, какой чудак. А профессор попросил бы тебя не издеваться над парнем.

— Ох, Бьярн, я какой-то злодейкой получаюсь в твоей сказке.

— Вовсе нет. Ты ведь не знаешь, какой я на самом деле. Вдруг я только притворяюсь? Вдруг я вспыльчивый и злой? Как ты узнаешь, если сразу доверишься?

— Да, пожалуй… — похоже, Бьярн знал Мару лучше ее самой. — Но я не стала бы долго тебя мучить. Потому что увидела бы, какой ты добрый, и верный, и забавный, и совсем нестрашный, несмотря на то, что такой большой и сильный… И когда однажды ты попросил бы меня о поцелуе, то…

— Согласилась бы? — спросил Бьярн, и Мара ощутила волнение в его голосе, будто это действительно происходит в первый раз, а история, придуманная ими, ожила, стала реальностью.

Весенний лес. Мара в платье цвета меда и солнца сидит у костра на куртке, что расстелил Бьярн. Он снова варит свою похлебку. Смешной такой. Думает, ее подкармливать нужно, чтобы ветром не сдуло? Дедуля время от времени подходит к дверям домика и смотрит на них, качает головой и улыбается.

— Я согласилась бы с радостью, — прошептала Мара. — Поцелуй меня.

И Бьярн в реальном, невыдуманном мире коснулся ее губ. Сколько раз уже это происходило, а Маре вдруг почудилось, что это и есть тот самый первый поцелуй, о котором она грезила в юности.

Она обвила руками его шею. Одеяло скользнуло по телу, упало на пол, Мара осталась в одной тонкой рубашке. Она давно привыкла засыпать без нее, но каждый раз, прижимаясь к Бьярну, словно переступала внутри себя через невидимый барьер. И когда он ласкал ее, когда обнимал, Мара позволяла, но разрешала дойти до определенной границы, у которой смелость заканчивалась. Только сейчас Мара поняла, что всегда продолжала бояться. Но не сейчас…

— Поласкаю тебя, птаха? — Бьярн на секунду прервал поцелуи.

Мара ничего не ответила, зная, что он правильно истолкует ее молчание как согласие. И когда поняла, что полностью расслабилась в его руках, прошептала:

— Давай пойдем до конца.

Бьярн замер и, кажется, не поверил своим ушам.

— Уверена, птаха? Этот обряд и…

— Ничего не говори, пожалуйста.

Все оказалось лучше, чем она могла себе представить. Только вначале вскрикнула. Бьярн нежно, осторожно поцеловал ее сжатые губы.

— Радость моя… Девочка моя… Посмотри на меня… Все хорошо. Я люблю тебя.

— И я… тебя…

Губы плохо слушались, и дышать получалось с трудом. Но не страшно, не больно. Хотя, наверное, еще не совсем то, что нужно, но когда-нибудь… А пока пусть так. Стать одним целым, разделить каждое биение сердца и каждый вздох, взлетать и падать вместе.

Бьярн что-то напевал, подвешивая котелок с водой над очагом. Вернувшийся с Эрлом Рейвен наблюдал за ним, приподняв бровь. Мара, раскрасневшаяся, растрепанная, сонная, сидела на кресле, подобрав ноги, и следила за Бьярном счастливыми глазами.

— Та-ак, ребята, — протянул Рейвен, хитро улыбнувшись. — Ну, я вас поздравляю!

— С чем, пап? С чем ты их поздравляешь? — немедленно встрял Эрл, по обыкновению начиная подпрыгивать от нетерпения. — Какой-то праздник сегодня?

— Рейвен! — с укором окликнула его Мара.

— Да нет, сынок. Это я так! Шучу!

— Эх, — поник Эрл, очень любивший праздники, и ни Мара, ни Бьярн не смогли удержаться от смеха.

— Не грусти, малыш. Я тебе принесу с работы что-нибудь вкусное, — приободрил его Бьярн.

И тут же переглянулся с Марой. Как там в стане? Какие новости? Нет ли новых убийств? Рано для следующей жертвы, но кто знает, вдруг мерзавец совсем слетел с катушек…

Перед выходом Бьярн наклонился, чтобы поправить Маре застежку плаща, и тихо сказал:

— Никому ничего не говори.

— Да, конечно.

Мара сжала его пальцы, доверчиво посмотрела в глаза. Раз он сказал, что надо подождать, значит, надо. Она только надеялась, что за это время не произойдет новых убийств. Но не должно, обычно проходит не меньше трех недель, а значит, у них достаточно времени.

Витор рвал и метал. Все сидели на местах притихшие — опасались попасть под горячую руку. Гарс из-за своего стола кивнул Маре: «Ты как?» Она улыбнулась в ответ: «Нормально». Села рядом, стягивая с рук ненавистные перчатки: на рабочем месте можно ненадолго расслабиться. Судя по всему, начальник только вошел в раж и собирался бушевать еще долго.

Бьярн, проходя мимо, коснулся ее плеча.

— Так! — заприметил его старший дознаватель. — Ты! Бери парочку ребят и дуйте на ярмарочные ряды. Уже вторая жалоба, что там шайка карманников орудует.