Анжелика в Квебеке - Анн Голон

— Чтобы быть действенным, этот союз должен был оставаться тайной. Приближаясь к Квебеку, я не знал, что он предпримет и как он мне поможет. Но я знал, что он сделает все возможное, чтобы поддержать нашу политику. Мы обязаны ему удалением отца д'Оржеваля, который стал в конце концов считать себя настоятелем иезуитов Канады.

Со своей стороны Анжелика не стала скрывать, что ее дружба с Жаниной Гонфарель была давней и относилась ко времени их расставания после его приговора.

Она не вдавалась в подробности и он не настаивал. Он сказал только, что его изумила столь тесная дружба между хозяйкой таверны и Анжеликой. Их почти сестринские и откровенные взаимоотношения сразу же его поразили.

— Это только доказывает, что мы не умели так притворяться, как вы и ваш иезуит.

— Становишься чутким ко всему, что касается любимого существа, — сказал де Пейрак.

— Однако мне кажется, что я вас люблю, но мне понадобилось больше времени, чтобы обнаружить связь между вами и этим невозмутимым китайцем.

Они рассмеялись.

«Боже, как я его люблю», — повторила себе Анжелика.

И она чувствовала себя счастливой, что может сидеть рядом с ним, слушать его рассказы, чувствовать его тело рядом со своим, обмениваться с ним нежными, влюбленными взглядами.

День тихо прошел под аккомпанемент снежной бури, при радостном потрескивании огня, под тикание часов, и незаметно этот день перешел в ночь. ***

Буря продолжалась два дня и три ночи. «Это были пустяки» — так говорил Элуа Маколле, единственный, кто выходил из дома и был хранителем огня. Огонь горел день и ночь в комнате и в кухне, где пекли хлеб и готовили пищу. Ставни приходилось держать закрытыми, снег и ветер с яростью пытались ворваться в окна.

Норд-ост выл, свистел, превращался в снежный вихрь, яростно бросался на стены дома.

Анжелика и ее муж долго разговаривали, сидя в удобных креслах в маленьком салоне-будуаре, где Виль д'Аврэй расположил все свои самые ценные вещи и безделушки. Месье Кот составлял им компанию, по достоинству оценив мягкую, покрытую шелком мебель. Из этой комнаты был виден освещенный большой зал, где дети, индейцы Пиксаретт и Мистангуш, друзья и слуги собирались около очага или большого стола, ели, смеялись и беседовали. Кантор играл в триктрак с Адемаром. Вечером он брал свою гитару.

Иногда ветру удавалось найти маленькую щель, и тогда пламя ламп и свечей начинало колебаться. Вода, которую поднимали из внутреннего колодца рядом с камином, казалась живым другом по сравнению со льдом, царящим снаружи.

Под крышами, покрытыми дранкой или черепицей, за прочными стенами продолжалась обычная жизнь города под охраной собора Сретения.

Без сомнения, у урсулинок маленькие пансионерки продолжали вышивать. В больнице сестра-аптекарь приготавливала свои лекарства. В Нижнем городе Жанина Гонфарель царствовала среди своих веселых клиентов, довольная, что находится в таком гостеприимном месте. По кругу шли напитки, а на вертелах жарилось мясо.

Но добрая Онорина беспокоилась об участи собачки Банистеров, сидящей на цепи у дерева в погоду, когда «хозяин на двор собаку не выгонит».

Чтобы утешить ее, Элуа Маколле уверил ее, что эти собаки могут зимовать под снегом, выкапывая себе в снегу пещеру, согревая ее своим дыханием и выходя из нее, когда утихнет буря и вернется солнце. Собаки эскимосов могут выдерживать самые низкие температуры. Но собаки эскимосов очень умны. Собаки местных индейцев выродились, а помесь их с европейскими собаками была еще хуже. «Они не лают… они не годятся ни для чего… ни для охоты, ни для охраны. Эта просто собака, которую держат при доме. Может тянуть сани, но даже не сможет найти дорогу домой. В доме они полезны только для одного: они чуют пожар. Стоит вылететь искре или зажженная свеча подожжет кусочек материала, эта собака начинает метаться как безумная. Она бросается на стены, на двери. Когда увидят или услышат, что глупая собака мечется, надо тут же искать, где горит».

— Но это же очень ценная собака! — заметила Анжелика. — Если бы у нас была такая в Вапассу, мы бы меньше тревожились, не боялись бы заснуть ночью из страха перед пожаром, когда мы были все больны и такие усталые в конце зимовки…

Ее мысли вернулись в Вапассу. Тогда, как и в эту зиму, рассказам старого Маколле аккомпанировал свист ветра.

На третий день воцарилась тишина. Открыли ставни. Перед глазами предстал белоснежный хаос. Домов, улиц, деревьев не было, только крыши выглядывали из снежных холмов.

Над всей этой белизной из плотного тумана медленно выплывала небесная лазурь. Квебек казался покрытым бархатным покровом, колокольни высились над крышами. Он походил на гигантскую кадильницу при богослужении благодаря многочисленным струйкам дыма, поднимавшимся вертикально к небу и окрашенным лучами солнца в золотистые и серебристые тона.

Первым знаком возвращения к жизни этого квартала Верхнего города был бульдог де Шамбли-Монтобана, резвившийся, как дельфин в волнах. В вихре снежной пыли росомаха кинулась к дому, в котором находились Анжелика и Кантор, и животные подняли веселую возню.

С радостными криками вышли дети, и, катаясь в пушистом снегу, они стали возиться вместе с животными. Первым убежал бульдог. Мадемуазель д'Уредан, погребенная в полумраке своего дома, слышала все, но не могла ничего видеть. Ее служанка, закутанная в шаль, вышла через окошко мансарды с лопатой в руках и стала разгребать снег перед окном. Это было самой срочной работой. С дверью можно справиться потом.

Из сугроба, как из пены морской, появилась глупая собака на цепи. Она взгромоздилась на опрокинутую бочку и смотрела на дом Виль д'Аврэя, как утопающий смотрит на корабль.

Жизнь возобновлялась.

Индейцы из маленького лагеря проделали себе выход и вышли, как кроты, один за другим из своих вигвамов, грибообразные формы которых едва угадывались под сенью вяза, засыпанного до ветвей.

Во время бури одна из индейских женщин родила ребенка. Она пришла в дом Виль д'Аврэя попросить белого хлеба и немного водки для себя и корпии для новорожденного.

Она несла его за спиной на маленькой доске, пестро разрисованной, запеленутого в красные и лиловые ленты, вышитые жемчугом и щетиной кабана. Он походил на кокон, откуда едва виднелась его круглая, цвета красного дерева мордочка. Он спокойно спал.

Бардане из своего дома проделал траншею по самому короткому пути к дому мадам де Пейрак. Он пришел сразу же за рабочими с лопатами. Обеспокоенный, он хотел ее навестить, справиться о ее здоровье. Его пригласили обедать. Во время бури он все время играл в карты с де Шамбли-Монтобаном.

Анжелика увидела, что Онорина, пробравшись по пояс в снегу, беседует со служанкой-англичанкой, которая энергично работала перед дверью с лопатой и веником. Маленькая Онорина знала несколько слов по-английски и успешно разговаривала.

— Чего ты хочешь от Джесси? — спросила Анжелика.