Топографический кретин - Ян Ледер

конце концов, поняв тщетность своих усилий, Илья сдался.

— Кажется, Ильда забухала и прямым курсом отправилась в состояние риз, — вздохнул он. — Мужики, поводок не забудь, вдруг шальной наряд нагрянет. Будем выгуливать собаку без собаки.

Мужикам шутка показалась ужасно смешной, но хихикали сдавленно: ржать в полную силу мешали необъяснимо суровые взгляды жён и подруг, сидящих за праздничным столом со скучающими щеками на неподвижных кулаках.

16 февраля

Полураспад

Столкнувшись с выбором: бесчестие или война, он предпочел бесчестие. И получил войну.

Уинстон Черчилль

Похоже на первый день весны. Наконец вышло солнце, наконец потеплело, сегодня где-то +10.

Но у природы тоже что-то с головой — то тихо, то шквал, то дождик покрапал, то опять ярко и сине, то вдруг громкий шорох по асфальту: тропический ливень, только вместо дождевых струй — алмазное макраме, бисерный занавес градин размером с хорошую фасолину. А через пять минут снова почти по-летнему солнечно, и мостовые нестерпимо блестят, и в них отражаются гранитная громадина австралийского посольства, и скромный памятник героям королевской боевой авиации, и голуби, которые опять, как ни в чем не бывало, разгуливают по фуражкам бронзовых летчиков, и по плиткам тротуара, и по асфальту проезжей части, и заставляют водителей притормаживать, потому что лень им расправлять свои крылья, из серых вдруг сделавшиеся сизыми: в крайнем случае они просто выбегают из-под машин, недовольно оглядываясь, но тут же об инциденте забывая, ибо есть у них куда более важные дела, чем эти двуногие-четырехколесные, — выпрашивать крошки у посетителей кафе и обхаживать голубок, которые уже совершенно свадебно вытягивают шеи и вышагивают по променаду, делая вид, что не обращают внимания на распушивших хвосты и очень громко воркующих ухажеров.

Я часто провожу в этом кафе свой обеденный перерыв. Сегодня, когда встал из-за компьютера и направился сюда, вдруг подрулил Путридий, с которым я не разговаривал, кажется, с Нового года.

— Покурить не хочешь?

— Пошли. Я как раз вниз собрался.

— Слушай, старик, я знаю, у вас сейчас проблемы…

Он запнулся, будто ожидая ответа, но я промолчал. Сам начал — сам и бултыхайся.

— В общем, я хотел, чтоб ты знал: у меня с ней ничего нет, мы просто друзья… Но если ты… Ты имеешь право, я, наверное, тоже бы так думал… Короче, если ты хочешь, я прекращу общаться с ней…

Он снова замолчал. Я прикурил, не торопясь. Где-то когда-то читал, что не так много существует на свете способов относительно вежливо тянуть время и что первая затяжка — один из них. А время мне было ой как нужно: что-то в окружающей меня действительности не вполне сходилось с тем, что я только что услышал.

Я дотянул время до конца, до момента, когда не мог больше держать в себе первый дым, — и пожал плечами.

— Я знаю, что ничего нет, она всегда это говорила, а я верю ей. И ничего такого я не хочу, это было бы глупо — вот так рывком прекращать вашу искреннюю дружбу… Но спасибо, мне было важно услышать это от тебя.

Отскок. Веснушки

И эта спина в открытом топе, что едет перед моим лицом на эскалаторе, тоже, наверное, манит кого-то бугорками своих выпуклых лопаток, гладкостью своей загорелой кожи, мягкостью своих золотистых волосков, нежностью чуть заметных веснушек…

Все-таки я живу в самом лучшем городе на свете, недаром меня так тянуло сюда с самого детства. Жаль, не могу теперь сказать: мы живем, потому что мы теперь не живем, мы сосуществуем. Очень мирно сосуществуем, не ссоримся совершенно.

Мы и раньше обходились без скандалов, только она любила обижаться по поводу и без. Но это было несмертельно: если повод был, я просил прощения, а если нет, — пытался объяснить, что дуться неразумно, бессмысленно и вообще сплошное детство — и только потом просил прощения. Но всерьез за все эти годы ссорились раза два-три, не больше. А теперь и вовсе перестали.

Обид, как и ревности, не бывает без любви. Или хотя бы притяжения, а вот их-то как раз и нет. Ничего нет. Есть я, есть кафе, в котором есть я, есть чашка остывшего кофе на столике кафе, в котором есть я, и есть еще вкус табака. Больше ничего. Нет, кажется, есть — два женских голоса за спиной. Говорят по-французски — бурно, радостно, будто кто-то еще может что-то делать радостно.

Вот ведь интересно: слышишь французскую речь — и вдруг ловишь себя на том, что заранее уважаешь говорящего. Он еще ничего хорошего тебе не сделал, он, может, никогда в жизни никому ничего хорошего не сделал и не собирается, и, может, вообще подонок первостатейный, и французский не учил в школе, не корпел экзаменационными ночами, просто родился с ним, ты бы тоже так мог. Но ты бы мог, а он — родился, и ты уважаешь его заранее — за его язык, за нёбо, за десны и зубы, которые умудряются вытанцовывать все эти аксаны и сирконфлексы.

Я по-французски не парле, но это сладкое, мурлыкающее, похожее на пускание пузырей слюнявым младенцем, улыбающееся во весь рот слово "лямур" не услышать невозможно. Я встаю и отхожу подальше: я боюсь аннигиляции.

За мой столик, спросив разрешения, присаживается молодая дама в оливковом плаще и рыжих замшевых сапогах. Симпатичная, длинноволосая. Сидит, стреляет темными глазками. А мне до фени, стреляй не стреляй. Меня не пробьешь, я мертвая мишень. Мне никого не хочется, ни симпатичных, ни длинноволосых. Мне нужно вернуть ее. Но я знаю, что этого не будет, и оттого только эта тоска, оттого лишь щемящий страх одиночества.

Ресторанные зайцы

Угол атаки

— Фрэн, да ты что, с дуба рухнул? Коси, брат, коси изо всех сил!

Теперь, учась в универе, он был Яковом, но самые старые друзья, конечно, звали его по-школьному, Фрэном. Раз в несколько месяцев они встречались, закатывались теперь уже по-взрослому в какую-нибудь пивнушку, если были при деньгах, а если нет, то устраивались в чьей-нибудь квартире или общаге, но вот так, под стук колёс, заседали впервые.

Общие и плацкартные вагоны остались в романтически-полунищем недавнем прошлом. Теперь Яков путешествовал фирменным экспрессом «Океан», в котором были только купейные и спальные.

Нежно шипя какой-то своей пневмогидравликой, поезд мягко трогается под умиротворение «Амурских волн» из вокзальных репродукторов. В уютных вагонах ненавязчиво светит желтоватым, и бежевые занавески на окнах заботливо собраны в волнистые ставенки по сторонам, и крахмальные простыни цвета ванильного молока заранее туго натянуты на