Русалья неделя - Елена Воздвиженская

уже на шестом. Это было слишком тяжело. Внезапно из тумана показался небольшой шарик. Он, покачиваясь, приближался к Егору. Приподняв с трудом голову, Егор увидел, что это совсем крохотный ребёнок, быть может год с чем-то. Он ковылял на крохотных ножках, прижимая к груди плюшевого зайца, длинная лапа которого волочилась следом. Малыш остановился возле Егора и присел рядышком.

– Я больше не могу, – слёзы потекли по щекам Егора, заросшим щетиной, – Малыш, я не знаю хватит ли мне сил на тебя.

Малыш смотрел огромными серыми глазищами прямо в глаза Егору и молчал. Внезапно он широко улыбнулся ему и протянул ему своего зайца. Егор вытер слёзы и взял игрушку, а затем улыбнулся в ответ.

– Всё получится, я уверен, давай мне пальчик, малыш.

Ребёнок широко улыбнулся и склонившись к Егору, погладил мягкой ручонкой его небритую щёку:

– Дядя, – пролепетал он, – Будеть холёсё.

Егор опустил голову и закрыл глаза.

– Иди к свету, малыш, там тебя ждут.

***

– Георгий Александрович! – вбежала в ординаторскую Верочка, – Скорее! Там Егор пришёл в себя!

– Что?! Не может быть!

На кровати лежал Егор, бледнее простыни, и радостно улыбался вбежавшим в палату медикам.

– Я смог! Они все ушли к свету! Все!

– О чём это он? – шепнула Верочка.

– Всё нормально, ведь он почти месяц находился в коме. Скоро он придёт в себя, – ответил Георгий Александрович, – Звоните матери!

***

Прошёл год. Егор совершенно поправился и закончил институт. Он устроился на работу по профессии и там познакомился с рыжеволосой красавицей Екатериной, с которой они вскоре сыграли свадьбу в один день с Макаром и Наташей. Альбом мёртвых неизвестным образом пропал прямо из кабинета Романа Михайловича, и больших денег им с Егором заработать не привелось. Но в отличие от хозяина антикварной лавки, Егор был этому рад.

Золовка – змеиная головка

В селе одном семья жила, мать, отец да дочь с сыном. И были они не то чтобы колдунами, а так… мелкими пакостниками, скажем. В роду-то у их знахарей не бывало, даром никаким опять же не обладали, а вот желание дела дурные творить было. Ну, и придумывали они другим людям гадости разные. Откуда только чему научАлись, пёс их знает.

Бывалоча, выйдет в ветренной день баба в огород, встанет к чужой меже, и давай золу кидать, да бормотать себе что-то под нос. На другой день – глядь, всё в огороде-то и повяло у соседей. Выйдут хозяюшки, поплачут, да к батюшке побегут. Тот придёт, окропит святой водой, молитвы прочтёт, глядишь, к другому утру и поднимется зелень сызнова, оживёт.

То бывало, вечером, как пастух стадо гонит в село, выйдет мужик на дорогу перед своими воротами, а изба-то их аккурат крайняя стояла в селе, посеет что-то, посыплет на дорогу, ухмыльнётся, и сядет на скамейку. А коровы придут домой, пройдя через то место и все пустые – ни у одной молока нет! Бабы пастуха ругают, а мужик знай себе посмеивается.

И что за радость была такая, людям пакостить, кто их разберёт? Так и жили. Люди их сторонились, вроде и доказать не докажешь, а лучше подальше держаться от таких. Да и были они уж больно высокого о себе мнению. Всё лучше других себя считали, нос воротили. Вот время пролетело. Выросла старшая дочь, Галка. Жених для ей нашёлся из местных, Валентин. Тоже ей под стать. Из себя ничего не представлял, но зато на всех свысока глядел, с усмешкой, да говорил подбоченясь.

И решили родители, что неча детям далёко уезжать от родимого дома, надо тут и строиться рядышком, благо дом крайним стоит, дальше луг. Тут и дом новый ставить будем. Сказано – сделано. И за год подняли они потихоньку новый дом. Да сразу на две семьи его определили, о два крыльца, с двумя воротами, на две половины разделён дом-то. Мол, сын младший подрастает, скоро и он невесту приведёт, вот и станем жить все вместе.

Прошло годов пять и сын их тоже женился. Да жену-то себе привёз с дальней деревни, где уж они познакомились неведомо. Мать с дочерью сразу же на невестку косо глянули – не пара она нашему Васеньке, ни кожи, ни рожи, худая да бледная, то ли дело мы – кровь с молоком, а в этой худосочной весу, как в козе. Небось и родить-то не сможет! Да и Васька хорош, не мог себе в их большом селе девку найти, привёз с какой-то глуши, чуть не из леса жену. Одним словом – не признали сноху.

А той горя мало, они на своей половине, золовка на своей, а свекровь со свёкром и вовсе в другой избе – чего делить? Прасковья, так невестку-то звали, целый день хлопочет, крутится, и в избе у ней порядок и на дворе. Навезла она половичков домотканных, да полотенец вышитых, занавесок затейливых, всё своими руками сделанных, да избу обиходила. Уютно у ней да хорошо. Галка, золовка зубами скрипит. Она-то сама пока на работу раскачается, пока тело грузное с кровати подымет, глядишь уж и обед на дворе.

Так и хочется ей невестку Парашку задеть, перед братом Васенькой очернить, да повода нет. Всюду она поспевает, всюду у ней чистота да красота. Решила Галка на больную мозоль надавить, ведь уже несколько месяцев прошло, а чегой-то живота у Парашки не видать, у Галки-то самой двое уж бегают.

– Так и знали мы, что не сможет она родить, – злорадствовала Галка.

Да вдруг весной, как шубейки-то скинули, у Парашки и талия округлилась, обрисовалась. Васенька довольный ходит, гордый, что скоро отцом станет. Свекровь тоже подобрела, а Галку зависть всё ест, хоть и сама того не понимает, отчего Парашка её так бесит.

– Ну, погоди, – негодует Галка, – Я тебе всё равно житья не дам, знаем мы каким местом ты Васеньку взяла. Он ведь у нас и с девками-то не гулял, вот и охмурила ты его. Ишь ты, строит из себя святошу, молитвы всё бубнит, да в церкву бегает. Погоди, устрою я тебе.

И стала Галка Парашку изводить, и то не в расчёт, что её племянника родного она под сердцем носит. Одним днём перестали вдруг у Прасковьи коровы доиться, у одной из вымени вместо молока кровь течёт, а другая и вовсе, как дурная сделалась, как пригонит пастух стадо, так она хвост задерёт, и бежит мимо родного двора, да орёт дурниной. Уж Прасковья с ними и так и эдак, а всё не проходит.

Вышла как-то Прасковья во двор бельё стирать в большом корыте, и видит – лежит что-то в траве, чёрное да округлое, навроде камушка. Подошла ближе, глянула – а это змеиная голова. Подивилась Прасковья, взяла находку на лопату, перекрестила, да вынесла за огород, там и сожгла. В тот же вечер обе коровки её поправились. Вечером Галка в гости забежала, о делах справиться, Парашка и рассказала ей про диво такое.

– Так и так, мол, нашла во дворе голову змеиную, откуда только взяться бы ей?

Ничего не ответила Галка, только в лице переменилась, побледнела, да сославшись на то, что забежала на минутку, скрылась за воротами.

В другой раз вышла Прасковья на крыльцо поутру, а на двери лента чёрная висит, к ручке привязанная. К вечеру слегла Прасковья с лихорадкой. Три дня промучилась, оклемалась потихонечку. Ленту в печи сожгла. Задумалась – кто вредить им стал? Чьих рук это дело?

Опосля вот что было, протопила Галка баню, и Прасковью зовёт:

– Чего вам для двоих топить? Айдате к нам. Только идите первыми!

Прасковья и пошла без задней мысли. Муж тоже с ней. Оба и угорели. Как только с дитём, что под сердцем она носила, ничего не сделалось. Ладно успела Прасковья в предбанник выбраться, да дверь отворить, там и упала навзничь. А иначе бы с концом… Галка после ахала да охала, мол, как же только так произойти могло? Небось проглядела я головешку-то.

С той