Великий любовник. Юность Понтия Пилата - Юрий Вяземский

Вардий всё это произнес не то чтобы гневно, но с такой холодной обидой, что лучше бы закричал на меня и даже ударил.

— Прости… Я не хотел… Я просто…

Я не знал, что мне надо сказать.

— Я жалею, что всё это тебе рассказал, — сказал Вардий.

Он поднял серп и пошел вверх по склону, разглядывая лозы и подрезая то, что считал нужным подрезать.

Я следом поплелся.

Тягостное наше молчание Гней Эдий скоро прервал.

Он подозвал одного из работников и, указав на меня пальцем, велел:

— Проводи молодого человека. Он очень торопится.

I. В общем, выпроводил меня Гней Эдий Вардий за одно, можно сказать, случайно высказанное вслух предположение. И две недели не давал о себе знать: слуг не присылал и не приглашал.

Через две недели я не выдержал и сам отправился к нему на виллу. Но мне было объявлено привратником, что хозяин меня принять не может, так как «весьма занят», а когда освободится, мне «будет надлежащим образом сообщено», — Вардиев эдуй-привратник изъяснялся, как какой-нибудь квесторский писец, хотя и с сильным галльским акцентом.

Прошло еще несколько недель — и, как ты догадываешься, никакого мне сообщения, ни над-, ни под-лежащего.

К концу месяца я заметил, что ко мне изменили свое отношение мои школьные учителя: Манций стал со мной суров и придирчив, а Пахомий иногда бросал на меня взгляды, в которых смешались подозрительность и соболезнование, — так странно смотреть на людей умеют только греки.

Короче, угодил в опалу, и эту опалу заметил не только я.

Я не то чтобы расстроился, хотя, наверное, немного загрустил. И, пожалуй, даже не обиделся, хотя некоторое время удивлялся, как мне казалось, несправедливому со мной обращению. Я решил вообще не думать и не вспоминать о Вардии. Но думал и вспоминал почти каждый день. И не о его рассказах о Пелигне — Фениксе, Голубке, Кузнечике, Мотыльке. Я думал о самом Гнее Эдии и вспоминал такие детали, на которые раньше не обращал особого внимания и тем более не анализировал их. А теперь стал припоминать, сопоставлять, систематизировать и анализировать. При этом — тогда я этого, может быть, не понимал, но сейчас, конечно же, понимаю — меня особенно привлекали такие подробности, собрав которые, я мог представить своего благодетеля, мягко говоря, в неприглядном свете.

Собрать эти подробности мне было нетрудно. Во-первых, мы с Гнеем Эдием не только о Пелигне беседовали: во время наших продолжительных встреч и другие темы затрагивались. Во-вторых, в нашем Новиодуне, пожалуй, не было человека более привлекающего к себе внимание, и, стало быть — слухи, слушки, пересуды, часто шепотком, с боязливой оглядкой, но разнообразные и обильные, как в любом провинциальном городе и тем более в колонии «на краю света». А у меня теперь было много свободного времени и слухи собирать и людей осторожно расспрашивать. В-третьих, ты ведь знаешь, что я с детства был наделен цепкой наблюдательностью и ёмкой памятью, то есть, даже не обращая специального внимания, всё как бы откладывая в большой и глубокий сундук, из которого в любой момент можно было извлечь, отделить от прочего, отереть пыль и начать внимательно изучать это некогда бездумно схваченное; — теперь мне этот случай представился, и я стал не просто подбирать факты, но приводить их в систему, дабы нарисовать по возможности цельную картину.

Картина рисовалась такой:

II. Шестидесятилетний Гней Эдий Вардий никогда не был женат.

У него не было детей, по крайней мере законных.

Всё то время, которое нормальный мужчина тратит на свою семью, Вардий тратил на женщин.

Как ты знаешь, Августовы законы сильно ограничивали в правах неженатых и бездетных всадников — а Вардий принадлежал к этому сословию — и преследовали развратников вплоть до изгнания и конфискаций. Не потому ли Гней Эдий, давным-давно покинув Рим, так и не вернулся в столицу империи? Тогда я на этот вопрос ответил утвердительно, полагая сие обстоятельство если не единственной, то одной из главных причин гельветского отшельничества Вардия Тутикана. «Отшельнику» в Новиодуне было намного свободнее и безопаснее блудодействовать.

III. Вардиевы купидонки — позволь мне использовать это слово, так как этих женщин было бы неправильно называть «любовницами» и тем более «возлюбленными» — все они у Вардия ранжировались, характеризовались и получали прозвания по именам Муз.

Муз, как ты знаешь, девять. Но Гней Эдий для своих купидонок использовал семь категорий; «семь» было его любимым числом.

Снизу начнем:

Фалищ по имени Музы комедии. Эти, говорил Вардий, вечно смеются, с ними можно радоваться и дурачиться, надевать на них разные веселые маски.

Терпсихоры — с ними «балет в постели».

Мельпомены — трагические купидонки. Они либо сами страдают, либо тебя заставляют страдать; но в процессе этих индивидуальных или совместных страданий в душе, а порой и в теле, происходит некое раскрепощение и очищение, которое греки называют «катарсисом».

Клии — те женщины, успешное обладание которыми «дарует славу»; отсюда и греческое наименование одноименной Музы Клио.

Каллиопы — самые опытные и искушенные в любовном искусстве женщины, как правило, среднего возраста.

Полигимния — долгое время недоступная, а потом, путем долгих мытарств и усердий, ставшая доступной купидонка.

И, наконец, Урания — совершенно, можно сказать, «астрономически» недоступная для тебя женщина.

Ты, наверное, заметил, что наименования в последних двух категориях у меня в единственном числе, тогда как у первых пяти — во множественном. Так это потому, что у Вардия была только одна урания и одна полигимния — с маленькой буквы, ибо, повторюсь, это категории, а не имена.

Уранией Гней Эдий именовал жену одного из новиодунских декурионов, перед которой давно преклонялся, при встрече с которой обмирал и не только терял присущее ему красноречие, но и самого дара слова лишался; он, Вардий, который с властительными дуумвирами был накоротке, который на декурионов и прочую местную власть смотрел покровительственно, перед мужем своей урании чуть ли не заискивал… — короче, настолько «небесная» и недоступная, что и муж её для Гнея Эдия чуть ли не полубог.

Вардиева полигимния род свой вела из эдуев, но из тех, кто получил римское гражданство еще при Юлии Цезаре. Она была вдовой местного претора, но Вардий стал ее домогаться еще тогда, когда супруг ее здравствовал и судействовал. Безумствовал Гней, словно юный любовник в элегиях Катулла или Проперция, хотя в то время ему уже перевалило за пятьдесят, то есть натурально воспевал многие гимны по ночам возле дома своей купидонки и днем — на пирах и в застольях. Рассказывали, что первый раз полигимния ему отдалась чуть ли не по настоянию своего мужа-претора, тогда еще не умершего, — Эдия Вардия в Новиодуне не только благодарно уважали, но и предусмотрительно побаивались его влиятельности. Стало быть, снизошла, а потом вернула себе неприступность. Овдовев, не изменила своего поведения, подпуская к себе Вардия не чаще чем раз в году, так сказать, по особым праздникам, которые сама назначала и объявляла после долгих уговоров и богатых подарков. Гней Эдий про нее однажды сказал: «Она недотрога, потому что больше всего на свете любит, чтобы до нее дотрагивались, но делали это редко и после долгих мучений, присущих страждущей плоти и жаждущей душе».