Наполеон - спаситель России - Андрей Буровский

А вот великий князь Константин, родной брат Алек­сандра, наоборот, буквально требовал от брата немедлен­ного заключения мира с Наполеоном. Еще до Фридланда, 13 июня, братья встретились. Категорически отвергнув аргументы Константина, Александр накричал на брата и велел немедленно отправляться к своей гвардии и не со­ваться в политику. Константин же ослушался и во время Фридланда собрал самовольный «военный совет», решая вопрос: как замиряться с Наполеоном? Он даже предлагал немедленно послать мирную делегацию.

Интересно, что среди прочего обсуждалось, насколько можно полагаться на лояльность крестьянского населения Российской империи. И в целом участники «военного со­вета» приходили к неутешительным оценкам.

Такой же разброс мнений был и в самых широких сло­ях, но преобладали чувства национальной униженности и обиды. Считалось, что «союз с Наполеоном не что иное может быть, как подчинение ему»[106].

Настроения общества гениально выразил А.С. Пушкин:

Его мы очень мирным знали,

Когда не наши повара

Орла двуглавого щипали

У Бонапартова шатра.

Да, Александр — не Македонский!

«Его»? Это Александра, конечно. Не любил его Пушкин, не любил.

И конечно же, по-прежнему боялись «Робеспьера на коне». Для большинства дворян Наполеон таковым был и остался. Губернатор Оренбургской губернии М.В. Веригин писал своему знакомому: «В новой конституции гер­цогства Варшавского говорится, что никто не имеет права владеть крепостными. И вот одним росчерком пера дворя­не почти лишены собственности. Можно опасаться, что эта эпидемия явится и у нас. Это станет страшным ударом для России»[107].

Полиция активно перлюстрировала письма, собирая такие, например, перлы: «Война принесла нам много вреда, а мир окончательно разорит нас... Такого условия не было ни в одном договоре от сотворения мира...»[108].

В марте 1807 года Александр приказал Сенату выпу­стить указ «о запрещении всяких неприличных и разврат­ных толков о военных и политически делах».

Это ощущение национальной униженности, ославлен­ное, слабости государства и беззащитности перед «сан­кюлотом на троне» исчезло только после 1812 года. Оте­чественная война как бы реабилитировала и государство, и лично императора.

«Тильзит! при имени его обидном теперь не побледнеет росс», — писал Пушкин. «Теперь» — это после Отечествен­ной войны 1812 г.

В России возникло представление, что Александр лов­ко обманул Наполеона, усыпил его бдительность. А по­том нанес смертельный удар. Тексты, написанные самим Александром, позволяют толковать его политику и таким образом.

«Бонапарт полагает, что я просто дурак. Смеется тот, кто смеется последним», — писал Александр сестре Екате­рине Павловне.

После встречи в Эрфурте Мария Федоровна пишет сыну, что его «преступной политикой» недовольно все рус­ское общество. Его и так считают «орудием Наполеона», а в Эрфурте он делается «марионеткой корсиканского чу­довища».

Сын отвечает маме более чем откровенно: «никакого подлинного союза с Францией нет в помине. Есть лишь временное и показное примыкание к интересам Наполе­она. Борьба с ним не прекратилась — она лишь изменила форму».

Бонапарт сам поддерживал такое мнение: он не раз, в том числе на острове Святой Елены, объявлял Александра «хитрым византийцем», «двуличным хитрецом» и так далее.

Впрочем, назвать это умение Александра можно и ина­че... Манфред полагал, например, что из всех Романовых Александр I Павлович «был, по-видимому, самым умным и умелым политиком».

Что же до обмана. Похоже, Александр мог заверять в чем угодно свое непростое семейство, но вот что он думал на самом деле. Очень может быть, его политика была про­должением «политики свободных рук». Идти с тем, с кем выгодно в данный момент. Лишь бы Наполеон не напал на Россию! Лишь бы французская армия не перешла Неман и по длинным улицам Москвы, по ровным проспектам Пе­тербурга не начали скакать и бегать санкюлоты в обнимку с крестьянскими повстанцами!

Очень похоже, для этого Александр и воевал с Напо­леоном, и мирился. Может быть, Мария Федоровна и не понимала, чем чревата пропаганда Наполеона и вторже­ние Наполеона. Но Александр — понимал. Жаль только, он не ставил цели создания передовой, самостоятельной России, которой не страшен «французский соблазн». Его целью было сохранение России дворян, России верхушки субэтноса русских европейцев. Потому что он сам при­надлежал к этому классу? Потому, что заложник верхуш­ки дворянства боялся разделить участь отца? Возможно, в силу обеих причин.

Это ж прямо зуд реформаторский...

Г. Теплов (про Петра III)

Новый виток реформаторства

Не успели засохнуть чернила под Тильзитским до­говором, как Александр вернулся к своей программе ре­форм. Но исполнители и советники — уже другие. Потому что в конце 1807 года созрел очередной заговор. Денеж­ки — британские, вестимо. Исполнители: «молодые дру­зья» императора почти в полном составе. Чарторыйский как будто не участвовал, остальные все здесь! Импера­тор раскрыл заговор, разогнал «негласный комитет» уже окончательно, а к себе приблизил Аракчеева. 14 декабря (поистине мистическая дата!) 1807 года издается Указ слушаться повелений Аракчеева, как повелений самого императора.

И до этих невеселых событий локомотивом реформист­ских идей был, кроме «молодых друзей», простонародный Михаил Михайлович Сперанский (1772-1839). Уроженец села Черкутино во Владимирской губернии, любимых мест современного (ну, почти современного) писателя Влади­мира Солоухина[109]. Сына бедного приходского священника учил читать слепой дед Василий.

Фамилию парень получил во Владимирской семинарии, где из-за его редких способностей был записан под фами­лией Сперанский (от латинского глагола spero, sperare — уповать, надеяться).

Он сделал фантастическую карьеру; через три месяца после своего вступления в гражданскую службу получил чин коллежского асессора, еще через девять месяцев — 1 января 1798 года — был назначен надворным советни­ком. Спустя двадцать с половиной месяцев в сентябре 1799 года — коллежским советником. Не прошло и трех месяцев, как он сделался статским советником. А уже 9 июля 1801 года Сперанский стал действительным статским со­ветником. Всего за четыре с половиной года мы видим, как из домашнего секретаря знатного вельможи он превратил­ся в видного сановника Российской империи.