Семья Мускат - Исаак Башевис Зингер

Хотя Абрам с трудом представлял себя дедом, не обожать внука он не мог. Младенец был похож на него, как две капли воды. Раздражало его только одно: члены семьи настояли, чтобы ребенка назвали в честь деда Мешуламом. Это ж надо, так назвать беспомощного младенца! Ничего не поделаешь, когда речь идет о детях, все решают женщины. Что ж, им ведь приходится их носить, рожать, выхаживать. А мужчине стать отцом ничего не стоит.

На улице Абрам закурил сигару и медленно пошел в сторону Маршалковской. И тут он вдруг вспомнил, что до сих пор не видел Асу-Гешла. Из-за внезапно начавшейся войны, поспешного возвращения в Варшаву с дачи, мобилизации, поисков продовольствия, отказа жильцов платить аренду он не мог думать ни о чем другом. Ко всему прочему, роды у Беллы оказались тяжелыми. Родовые схватки продолжались три дня. Хама бегала молиться на могилы родителей. Бабушка по отцовской линии бегала в синагогу. Врачи подумывали, не сделать ли кесарево. Как в такое трудное время мог он, Абрам, держать в голове Адасу и Асу-Гешла? Теперь же, когда Белла и ребенок, слава Богу, находились вне опасности, интерес к жизни возник у него снова. Мир ведь не стоит на месте, даже если война идет между Гогом и Магогом. Он вошел в аптеку и позвонил Гине:

— Гина, дорогая, это я, Абрам.

— Что я слышу? Ты еще разговариваешь с простыми людьми? — В словах Гины звучала обида. — А я уж решила, ты слишком высоко вознесся, чтобы общаться с нами, простыми смертными. Стал дедом как-никак! Дело серьезное. Что ж, мои поздравления! Желаю удачи. Как младенец?

— Мальчишка что надо! С тех пор как люди начали плодиться, таких еще не бывало! Голос, как у льва. Стоит ему один раз взглянуть на меня своими глазищами — и я таю. Не завидую девушкам, которые попадутся ему в руки.

— Как тебе не стыдно. Он еще младенец, голубок — а ты такое говоришь. Видать, ты совсем помешался.

— Сама ты помешалась. Пройдет каких-нибудь лет пятнадцать-шестнадцать, и ты увидишь, на что этот голубок способен. Скажи, Гина, я слышал, что Аса-Гешл вернулся в Варшаву.

— Господи, вспомнил! Какой же ты эгоист! Молодой человек давно уже тебя разыскивает. Он звонил тысячу раз, но попробуй тебя найди!

— Где он?

— И ты еще меня спрашиваешь?! Ты ж ведь когда-то его опекал, носился с ним. Как-то — это было еще до объявления войны — я с ним столкнулась на улице. Бледный, как мел, как будто его на виселицу ведут. Говорю тебе, на нем лица не было. «В чем дело?» — спрашиваю. Короче, он повздорил с женой и от нее сбежал.

— Где он? Чем занимается? Где живет? С Адасой видится?

— Откуда я знаю? Я же за ним не шпионю. Живет он здесь, в этом доме. У меня все комнаты были заняты, и я нашла ему угол у двух своих знакомых портних, социалисток. Комнатушка у него не ахти, но все лучше, чем ночевать в канаве.

— Что? Хорошо. Прекрасно. У него есть телефон?

— Ты что, спятил? Откуда у таких нищих возьмется телефон?

— Послушай, Гина. Не думай, что я забыл про молодого человека. Абрам Шапиро своих друзей не забывает. Я о нем думал днем и ночью. Но пойми, когда у твоей дочери схватки и она кричит так, что на другом конце города слышно, ты сам не свой. Рожать ребенка — дело нешуточное. О тебе, Гинуша, я тоже вспоминал, поверь. Скажи, как ты?

— Я? Меня все забыли.

— Вздор. Таких, как ты, не забывают. Стоит мне о тебе вспомнить — и на душе сразу теплей становится.

— Ты мне льстишь.

— Ну что ж, хорошо. На днях я к тебе забегу.

На Маршалковской стояли трамваи. В сторону Мокотова шли колонны солдат, ехали кавалеристы. Марширующие в полном обмундировании солдаты выкрикивали стишки про девчонку, которая пошла по грибы. Проехали лошади, тянувшие за собой пушку. На повозках стояли крытые брезентом пулеметы. Чеканя шаг, прошел военный оркестр. Да, это была война. Абрам последовал за маршировавшими солдатами, машинально подстраиваясь под такт музыки. «Что ж это творится? — думал он. — Люди идут умирать, и на смерть их провожает бравурная музыка. Да, Господь, натворил Ты дел! В прекрасном мире мы живем по Твоей милости! Многое бы я дал, чтобы узнать, что Ты там себе думаешь, восседая на Своем троне на седьмом небе. Известно ли Тебе, что здесь, на грешной земле, живет человек по имени Абрам Шапиро? Ах, Господь, Господь, сердце у Тебя разбойничье».

Перед площадью Железной Брамы Абрам сел в дрожки и велел кучеру ехать на Свентоерскую. Ему не терпелось поскорей добраться до дома Гины; ужасно хотелось поговорить с ней, разузнать про Асу-Гешла. «Как же я оплошал! — ругал себя он. — А теперь подумает, не дай Бог, что я не хочу больше иметь с ним ничего общего. Проклятая война — она во всем виновата!»

— Эй, кучер, поторопись! Не обижу, получишь на водку.

Он устыдился собственных слов. В первые же дни войны в контролируемые правительством винные лавки пришел приказ вылить все спиртное в сточные канавы. Вероятно, царь Николай испугался, что население спьяну скинет его с трона, а заодно поквитается с царицей и Распутиным.

2

Дрожки остановились. Абрам расплатился с кучером и направился к дому, где жила Гина. В воротах он вдруг замер, повернувшись к Саду Красинских. Ему почудилось, что издали до него доносятся раскатистые звуки шофара, старинного бараньего рога. «Близится день Искупления, — мрачно подумал Абрам. — Дрожат рыбы в воде. Приближается Судный день. И каким же будет конец всему? Какому наказанию подвергнусь я за то, что сделал в этом году? Господи, разве хоть один еврей мог повести себя так, как я?»

К нему подошел с протянутой рукой нищий в лохмотьях. Абрам протянул ему сорок копеек.

— У меня нет сдачи, — буркнул нищий.

— Оставь себе, — ответил Абрам и долго слушал, как нищий распинается, желая ему в новом году счастья и достатка — чтобы «и на бедных хватало».

В ворота он вошел с мокрыми от слез глазами. У подъезда он остановился. Да, он же собирался зайти к Гине, но теперь передумал и решил начать с портних. Может, застанет у них Асу-Гешла.

Он подозвал игравшую во дворе девочку:

— Не знаешь, где квартира, в которой живут портнихи? Одну из них зовут Франя.

— Смуглая такая? Хорошенькая?

— Да.

— А другая — хромая?

— Да.

— Вон в том, последнем доме. На третьем этаже.

— Скажи, красавица, хочешь получить десять грошей?

— Не знаю.

— Вот тебе десять грошей — купишь себе карамели.

— А мама говорит, чтобы я у чужих не брала.

— Я никому не скажу. Это наш с тобой секрет.

И он вложил монетку в руку девочки.

— Спасибо. — Девочка смотрела на него с нескрываемым испугом.

— Да благословит тебя Бог, дитя мое.

Абрам посмотрел девочке вслед и закурил сигару. Жалкие, тоненькие ножки, перевязанная ленточкой косичка. «Как, оказывается, легко быть хорошим! Господи, почему ж я ничего не делаю? За суетой я совершенно забыл, что у человека есть душа. Господи, прости меня».