В поисках любви - Кэтрин Кинкэйд

– Успокойся, Эмма. – Сикандер взял ее за руку. – Пойдем в дом. Не выставляй себя на посмешище.

– Если мэм-саиб желает чаю, я распоряжусь, чтобы его немедленно принесли, – сказал Сакарам. – Не беспокойтесь, здесь сейчас же приберут.

– Убери руки! – крикнула Эмма, вырываясь. Сикандер, казалось, не услышал ее крика.

– Пойдем, Эмма. Ты скоро придешь в себя. Здесь тебе все равно делать нечего. Сакарам сам обо всем позаботится.

– Я никуда не пойду. Я уезжаю в Калькутту, а оттуда при первой же возможности – обратно в Англию. Вы оба – чудовища, ваша страна чудовищна. Я хочу уехать, вернуться в цивилизованный мир. Если ты мне не поможешь, я сама уйду отсюда завтра же утром.

Сикандер тяжело вздохнул:

– Это нервы, Эмма. Ты сама не отдаешь себе, отчета, что говоришь.

– Неправда! Я готова отвечать за каждое свое слово. Я уеду завтра утром. Ты меня не остановишь, Си… Вам меня не удержать, мистер Кингстон. Советую примириться с неизбежностью.

– Эмма… – начал было он, но она отказывалась слушать. Довольно! Чаша ее терпения переполнилась. Индия и впрямь чудовищная страна. Не надо было сюда приезжать! Она не могла привыкнуть к этой дикости, распущенности, вспышкам насилия, аморальным общественным установкам, жестокости, нищете, необъяснимому поведению окружающих… Этот день навсегда останется в ее памяти. Что бы кто ни говорил, часть вины за происшедшее лежала на ней самой и Сикандере. Сакарама еще можно было простить: у него искаженное представление о справедливости. Но простить Сикандера? Как можно после всего этого оставаться здесь и делать вид, будто ничего не случилось?

– Послушай, Эмма! Когда ты обо всем поразмыслишь, когда ты…

Хватит! Она подобрала юбки и бросилась туда, где было ее единственное убежище, – в свои покои на втором этаже.

Только поздно вечером Алекс набрался храбрости, чтобы заглянуть к Эмме. К этому времени Сакарам позаботился об обоих трупах: их положили в простые дощатые гробы и сожгли на одном погребальном костре в глубине джунглей. Однако у самого Алекса еще оставались дела: он провел некоторое время в зенане, утешая ее обитательниц и убеждая их, что он скорбит о смерти Лахри и собирался поступить с ней по справедливости, хотя его привязанность отдана теперь мэм-саиб.

Безутешнее остальных была Гайятри. Алекс не знал, понимает ли она, что произошло и почему, но видел, что, найдя умирающую Лахри, прижимающую к себе ядовитую змею, глухая женщина испытала сильнейшее потрясение. На протяжении нескольких часов после этого она издавала звуки, выражавшие ужас и горе. С другой стороны, Лахри заменила в постели господина ее собственную сестру, поэтому ее горе казалось Алексу чрезмерным. Он не помнил, чтобы она так же безутешно оплакивала его жену; видимо, ее больше всего потрясло то обстоятельство, что Лахри намеренно рассталась с жизнью.

Оставалось позаботиться еще об одном: запретить держать в корзинах опасных змей в роли домашних любимиц. В зенане давно держали кобр и гадкж-крейтов, но раньше Алекс не думал о том, как это опасно. Борясь со скукой, особенно во время его длительных отлучек, Лахри завела себе целый зверинец, в том числе кобру, заползшую в дом через сток в купальне, и нескольких крейтов, тоже случайно попавших сюда в разное время. Спасая змей от смерти, она поместила их в корзины с крышками и кормила грызунами, за которых расплачивалась с деревенскими ребятишками сладостями. Удивительно, что змеи не отплатили ей за добро укусом еще раньше; видимо, здесь сыграла роль ее осторожность, из-за которой Алекс и закрывал глаза на столь опасное увлечение.

После смерти Лахри он распорядился, чтобы всех имеющихся в доме зверьков и рептилий выпустили на свободу в джунгли. Он лично подарил свободу ручной белочке Лахри, удивительному созданию с огромными золотистыми глазами и шелковой кисточкой на хвосте, чем порадовал женщин зенаны, так как белка имела привычку кидаться на сари и драть ткань когтями.

Алекс провел в заботах весь вечер, но Эмма не выходила у него из головы. Он не мог отпустить ее, тем более теперь, когда понял, как она ему дорога и как он будет по ней тосковать, если ее лишится. До ее появления он кое-как мирился с одинокой жизнью, теперь же она казалась ему пустой и бессмысленной. Да, он любил детей, но на расстоянии, не видя их по многу месяцев. Даже живя дома, он перекладывал обязанности по их воспитанию на слуг.

Заменить ему Эмму не сумел бы никто: она бросала ему вызов и испытывала его терпение, но одновременно очаровывала и заставляла на многое взглянуть по-новому. Она смотрела на него трезвым взглядом, видела все противоречия его натуры и все же не отвергала. Она заполняла пустоту, которой он прежде не чувствовал, а теперь боялся. Если она уйдет, он останется одинок, по-настоящему одинок. Он не должен ее отпускать!

Стоя в темноте за ее дверью, он обдумывал, что скажет, какие доводы будет приводить в свою пользу. Как сделать, чтобы она поняла его? Разве мыслимо просить прощения за свою индийскую сущность, будучи одновременно британцем, раскаиваться в поведении, которому он был обучен с детства? Их разделяет культурная пропасть, у них разные ценности, разные взгляды. Ради нее он был готов измениться, найти то общее, что могло бы их связать. Эмма была лучом солнечного света, заглянувшим в темную пещеру его души.

Ее необходимо задержать! Внезапно его осенило. Он понял, как победить ее временное отвращение к нему и ко всему индийскому. Приняв решение, он распахнул дверь и вошел. Эмма лежала на кровати, залитая лунным светом, серебрившим противомоскитную сетку, по недосмотру оставленную ненатянутой. Ее глаза были закрыты, лоб прорезала морщина. Даже во сне она продолжала негодовать. Ее чудесные волосы рассыпались по подушке, и одного этого зрелища Алексу хватило, чтобы возжелать ее. Он снова хотел владеть этой упрямой, невыносимой, восхитительной женщиной.

Подойдя к ней, он одним движением сбросил одежду и, нагой, лег с ней рядом. Она не пошевелилась, и он устроился поудобнее, чтобы целовать, ласкать, любить ее. То был единственный способ доказать Эмме, насколько она в нем нуждается. Пусть она отказывается это признавать, но не ему ли лучше знать? Эмма нуждалась в нем ничуть не меньше, чем он сам в ней.

Измученная страхами, Эмма наконец уснула. Впрочем, она то и дело просыпалась – отвратительные видения преследовали ее даже во сне. То она видела Лахри, прижимающую к груди гадюку и корчащуюся на камнях, то Сакарама, вонзающего копье в спину беззащитного человека, предавшего свою «соль».

Эти слова отдавались в ее подсознании громовым эхом. «Он предал свою "соль"!» Как это по-индийски! И до чего же ей хотелось избавиться от смятения, в которое ее ежечасно повергала эта страна! Она, как никогда, нуждалась в утешении…

Сон внезапно сменился: она уже находилась в объятиях Сикандера. Нет! Она больше не позволит ему прикасаться к ней, пьянить ее своей любовью! Но предательское тело отказывалось подчиняться гласу рассудка. Как хорошо, когда тебя целуют, обнимают, ласкают – особенно во сне, когда ты за себя не отвечаешь… Сейчас она могла позволить себе слабость.