Завещание ночи - Кирилл Бенедиктов

Заставлял я себя, однако, зря: на том конце провода трубку не брали. Я с облегчением решил, что позвоню в другой раз, взял спокойно лежавший на кухне арбалет, закрыл окно и балконную дверь и собрался уходить. Дарий заскулил. Я внимательно посмотрел на него. Огромный, умный пес, тяжелые лапы, тяжелая лобастая голова, наверняка стальная хватка… Я решился.

— Пойдем, Дарий, — скомандовал я. — Пошли. Гулять.

Пес бешено завертел хвостом и бросился на меня. Я кое-как отпихнул его и, открыв дверь, выпустил на площадку. Арбалет я закинул за спину, чехол с единственной стрелой держал в руках и чувствовал себя при этом совершенно по-идиотски. В машине я положил Нефритового Змея на заднее сиденье и накрыл его тряпкой. Дарий примостился рядышком.

В Малаховке я без труда нашел улицу, по которой брел неделю назад (всего неделю? Или уже неделю?!) весь в крови, и остановил машину напротив дома 27. Дом по-прежнему выглядел совершенно необитаемым, и на калитке, как и раньше, висел здоровенный ржавый замок. Зато в доме напротив дверь была распахнута настежь, и в глубине сада в плетеном кресле сидел толстяк в белой сетчатой майке. Ноги он держал в неглубоком тазике с водой. Я толкнул деревянную калитку, прошел по дорожке в сад, остановился перед креслом и произнес:

— Добрый день.

— Добрый, — согласился толстяк.

— Участок вот хочу купить, — сказал я. Он вяло кивнул.

— Который напротив, — деловито объяснил я. — Уже третий раз приезжаю, а хозяев все нет. Не живут они тут, что ли?

Толстяк зевнул и прикрыл рот ладонью.

— Так хозяин уже года три как не ездит, — произнес он, одолев, наконец, зевоту. — Болеет он, Пал Саныч наш.

— А как фамилия Пал Саныча? — спросил я. — Не Резанов, случайно? Толстяк моргнул.

— Мороз его фамилия. Пал Саныч Мороз, полковник в отставке. Человек военный, аккуратный.

Мне остро захотелось дать самому себе в морду. «Мороз, следователь с Лубянки. В пятьдесят третьем он допрашивал меня по приказу Резанова». Роман Сергеевич сказал это тогда тихим сомневающимся голосом, не подозревая, что дает мне в руки ключ, которым можно было бы давным-давно растворить все двери, если бы не моя патологическая глупость.

— А телефончика этого Мороза у вас, случаем, нет?

— Это к председателю, — махнул рукой толстяк. — Все эти вопросы с ним. Через два дома направо, тридцать третий дом. Звать его Федор Кузьмич, фамилия его Торобов.

— Ну, спасибо вам, — сказал я. — Может, соседями будем.

Федор Кузьмич Торобов оказался маленьким сухощавым человечком с загорелой лысиной и острыми глазками грызуна. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять: это еще тот жук, и впаривать ему сказки про покупку участка бессмысленно.

Поэтому я, не представляясь, сказал:

— Мне нужен домашний адрес Павла Александровича Мороза.

Острые глазки проткнули меня в области грудной клетки, кольнули в лицо и уставились в сторону. Высокий тонкий голос сказал:

— А документики у тебя имеются?

Я не торопясь вынул из нагрудного кармана стодолларовую бумажку, свернул в трубочку и, легонько щелкнув пальцем, отправил ее в путешествие по зеленой скатерти. Цепкая лапка выпустила розовую в белых горохах чашку со слабым чаем и дернулась. Бумажка исчезла.

— Котельническая набережная, дом пятнадцать, высотка, подъезд Д, квартира 83.

— Это точно? — спросил я, несколько сбитый с толку таким быстрым ответом.

Торобов поморщился.

— Проверь, коль не веришь, — бросил он. — Книга на комоде.

Я повернулся и взял с комода старомодный гроссбух в мраморном переплете. На букву «М» действительно значился Мороз Павел Александрович, и адрес у него в точности совпадал с названным. Был там еще и телефон, который я автоматически запомнил.

— Спасибо, — сказал я, — все правильно.

— Поживи с мое, парень, — непонятно отозвался Торобов.

Я многозначительно кивнул и вышел, чувствуя, как раскаленные спицы пронзают меня между лопаток.

— В Москву, — сообщил я Дарию, садясь в машину. Дарий не возражал.

Высотка на Котельнической зубчатым контуром впечатывалась в ярко-голубое небо. Я припарковал машину на набережной, запер Дария в салоне и пошел искать подъезд «Д». Внутри дом был еще мрачнее, чем снаружи. Из полутемного, огромного, как пещера, холла разбегались двери, лестницы, незаметные коридоры. Я справился у вахтерши, на каком этаже 83-я квартира, и вызвал лифт. Кабина, грохоча, вознеслась на восьмой этаж; металлическая дверь с лязгом захлопнулась за спиной. Казалось, я попал в странный загробный мир дряхлеющей помпезной архитектуры, старых механизмов, вырубленных в толще камня нор, заменяющих человеческое жилье. Я позвонил. Дверь открыла женщина лет сорока с усталым невыразительным лицом, облаченная в какую-то серую одежду — выглядела она точно так, как должен выглядеть человек, живущий внутри дома-горы. Я сказал:

— Добрый день, я по поводу распределения гуманитарной помощи. Здесь проживает Павел Александрович Мороз?

Мне с огромным трудом удавалось говорить спокойно. Внутри у меня громко тикал будильник, отсчитывая время.

— Здравствуйте, — сказала женщина довольно равнодушно. — Да, здесь, но папа болен. К нам уже приходили из собеса.

— Это не наша епархия, — я заставил себя улыбнуться. — Мы — комитет защиты прав пожилых людей. Павел Александрович в больнице?

— Нет, его выписали три недели назад. Проходите.

Я переступил порог и неожиданно оказался в большой, почти круглой прихожей с высоким — метра четыре — потолком. Женщина пододвинула мне тапочки со смешными помпонами и отошла на пару шагов.

— Его нет смысла больше держать в больнице, — сказала она. — Все равно ему уже ничем не поможешь. Сестра приходит, делает уколы, а так… — Она махнула рукой. — Пока молод, редко задумываешься над тем, каким будет конец жизни…

Я сочувственно кивнул. Потом спросил:

— А можно его повидать?

Она заколебалась. Мне пришлось прибавить в выражении своих глаз еще немного сочувствия и понимания, и тогда она, наконец, сказала:

— Очень недолго, прошу вас… Вы сами увидите — ему трудно разговаривать.

Она повернулась и пошла по полутемному коридору. Я последовал за ней. На пороге узкой, как пенал, затемненной комнаты я остановился, потому что почувствовал запах — резкий больничный запах близкой смерти. Так же пахло и в квартире ДД в ночь, когда Стрела Мрака настигла Романа Сергеевича. Только здесь к нему примешивался еще и несильный, но ощутимый запах разложения — разложения живой еще человеческой плоти.

— Проходите, — чуть настойчивее повторила женщина в сером. Я вошел.

На железной солдатской койке, укрытый грубым суконным одеялом, лежал высохший желтый старик с неопрятными, свалявшимися серо-седоватыми волосами и кустистыми серыми бровями. Левый глаз старика был ровно закрыт белой пленкой катаракты, но правый следил за мной неотрывно и настороженно.