Догмат крови - Сергей Степанов

— Так Митрошка стал у меня квартировать. Он малый утешительный, деликатный, что в простом, недворянском звании редко встречается. Я о детях кручинюсь, а он сядет рядышком, повздыхает со мной, скажет так ласково: «Полно вам горевать, Вера Владимировна! Может, деткам сейчас лучше, чем вам. Они, ангелочки безгрешные, в райских садах ранеточки кушают. Помню я Женю, гарный был хлопчик, царствие ему небесное». Я спрашиваю: «Разве ты видел моего сыночк?» Митрошка отвечает: «Видел и Женю и Валю, когда вы сидели в участке, а они приходили обедать к Мифле».

Сначала Вера Чеберяк пропустила эти слова мимо ушей. Потом ее одолели сомнения. Конечно, покойный Женя часто бегал в слесарную мастерскую, но в дом его никогда не пускали, потому что мамаша Мифле ненавидела Веру и ее детей. Между тем квартирант уверял, что Верины дети приходили обедать по просьбе мамаши Мифле. Она отдельно накрыла им стол, приглашала еще заходить, да только на следующий день дети захворали. Выслушав эту историю, Вера решила добиться правды. Заглянула в гости к Мифле и попросила одолжить ей свечей. Сказала, будто ненароком, что собирается погадать в ночь на святого Андрея. Поставит свечи подле зеркала, чтобы в нем появился Андрюша Домовой и указал на своих убийц. Мифле испугался, позвал мать. Мамаша Мифле, раскричалась, чтобы Верка не вздумала впутывать их в свои темные делишки. Вера не выдержала и обронила: «Еще неизвестно, у кого делишки! После моего угощения никто не умирал». Слово за слово, женщины крепко разругались. Вера, разгоряченная перебранкой, отправилась домой. По дороге ее догнали двое мужчин. В темноте она не видела их лиц, только заметила, что они крепко держались за руки. Её начали избивать шоколадкой, потом пинали коваными сапожищами. К счастью, случайный прохожий спугнул нападавших, и они скрылись, держась за руки.

— Соображаешь? Ведь они не парубок с дивчиной, чтоб под ручку ходить. Один из них был слепой. А кто на Лукьяновке слепец, если не Павлушка Француз. Думаю, вторым был его брат, он ему всегда подсобляет. Я кумекала, кумекала и расшила все до ниточки, не то что твой следователь. Посмотрим, ты догадливый али нет. Вот тебе загадка! Павлушка слепой, а фартовые ребята завалили его заказами.

— Наверное, Мифле изготавливает воровской инструмент, — предположил журналист.

— Его отмычками любой засов можно вскрыть. И потом он слепой, значит, заказчиков не видит, никого не заложит. Теперь вторая загадка! Француз водит знакомство с сопливыми хлопцами. Пистоли им мастерит, Домовому рушницу зробил. Дает хлопцам порох, табачком угощает, а то спрячется с кем-нибудь из хлопцев в темной каморке…

— Погоди, погоди. Так Мифле… так он?

— Ты думал, за что я ему в морду кислотой плеснула? Не пропускал ни баб, ни хлопцев, словно басурманин какой! Недаром он французской нации! И посейчас, слепой уже, а все по-прежнему норовит. Нет, правду говорят, горбатого могила исправит. Видать, Андрюша Домовой по своему обыкновению заглянул в субботу в слесарную мастерскую. Что там между ними произошло, не знаю. Может, Француз начал приставать, а Домовой не дался. Павлушка Француз буйный. В гневе пришил хлопца шилом, потом шило выкинул, а мой Женька на свою беду нашел. Шило его погубило. Покуда я дома была, он держал язык за зубами, а как посадили меня в кутузку, видать, проболтался. Сказал, наверное, Павлушке, что знает, чьей работы шило. Павлушка к своей мамаше в ноги — спасай от каторги. А у старой ведьмы разговор короткий. Она отравила Женьку с Валей.

— Вера, что ты говоришь? В отравлении детей кого только не подозревали! И тебя, и даже пристава Красовского. Однако я ознакомился с результатами экспертизы Бактериологического института. Не было выявлено никаких признаков отравления. Конечно, как говорят специалисты, существуют некоторые экзотические яды типа кураре, которые быстро рассасываются в организме и не оставляют следов, доступных химическому анализу. Но подумай сама, откуда кураре на Лукьяновке?

— Не знаю насчет твоего курваре, только послушай глупую бабу, которая иной раз ученых умников за пояс заткнет. Отец Павлушки был образованным господином, служил судовым врачом на французском корабле, но однажды повздорил с капитаном и сошел на берег в Одессе. Думал, до первого корабля во Францию, да так вышло, что остался он в России навсегда. Тосковал по дому, пьянствовал, опустился совсем. Одна ведьма его окрутила, поженила на себе, родила ему сына. Он добывал деньги подпольным врачеванием и тем, что делал девицам выкидыши. Он и жену свою обучил. Мамаша Мифле богато по медицинской части знает, особенно касательно отравы. Я тебе говорю, у этой ведьмы много чего на совести. Неверные жинки у нее снадобье покупают. С ее помощью много постылых мужей на тот свет отправилось.

Бразуль чувствовал, что поневоле попадает под магнетическое влияние Веры. Вроде бы все сходится, но как на эту версию взглянет Марголин? Одно ясно, Чеберячку не удастся уговорить взять убийство на себя. В таком случае Мифле сгодится. Главное, преступление не на ритуальной почве и совершено русским. Или французом! Впрочем, какая разница! Вот только понравится ли Марголину сексуальный мотив? Адвокат хочет выступить на большом процессе, который будут освещать все газеты, а преступления, оскорбляющие общественную нравственность, рассматриваются в закрытых заседаниях. Но ведь можно поступить по-умному. Сексуальный мотив оставить побоку, а на первый план выставить подделку под ритуал, вроде как убийца хотел спровоцировать погром. Мифле не мог действовать в одиночку, он же слепой. Значит, у него были сообщники. Надо будет покрасочнее обрисовать зловещую компанию, которая собиралась в его слесарной мастерской. Вроде неаполитанской каморры или еще, говорят, на Сицилии есть какая-то мафия. Публика — дура, проглотит.

— Чего примолк? — спросила Чеберяк. — Я тебе все как на духу выложила. Не вздумай на попятную! В газету, так в газету! Чаплинский поедет в Питер за медалями, а мы тут ахнем на Мифле!

— По рукам! — согласился репортер. — Ахнем на Мифле!

— Не убивал мой сыночек Андрюшу Домового! Навет Верки Сибирячки!

Чаплинский слушал причитания старушки в поношенном беличьем салопе, который она упорно отказывалась снять, стесняясь своего платья. Рядом с ней в кабинете прокурора судебной палаты сидел ее сын Павел Мифле, поправлявший синие очки.

— Родятся же такие шалавы! — негодовала старушка. — Павлушу облила кислотой, сделала калекой, теперь хочет его в каторгу упечь. Она мстит за побои. Эксиленс, экскюзэ-муа дё ву зарашэ а во зафэрф, изволите видеть, работает в мастерской моего сына Митрошка Петров, так она перед ним стала крутить хвостом. Срамно и говорить, только неделю назад мы с сыном застали их вместе. Они занимались лямуром на слесарном верстаке. Я ее, блядь, за волосья, ну и сынок тоже приложил маленько. А то, что глаз ей, курве, подбил, так сынок, ваше превосходительство, не нарочно. Он слепенький, не видит, куда кулаки сует.

— Жаль Митрошка убег! Дай срок, я его еще встречу, скажу: коман тале-ву, месье, — погрозился слепой.