Самоцветные горы - Мария Семенова

– Тьфу на тебя, лекарь! – сказал Шамарган. Винитари Винойр промолчали… “Сделай по его слову и не горюй оттого, что не превратилего дорогу в свою…” – отдалось в памяти у одного. “Если ты ещё зовёшь меняНаставником – езжай отсюда прямо в Мельсину и не задерживайся по дороге!” –вспомнил другой.

А вниз по течению безымянного ручья катилась себе дакатилась маленькая волна. Торопливый водяной бугорок не терялся среди ряби,поднятой ветром, и не истаивал в заводях, заросших пышным ракитником. Емупредстоял долгий путь…

* * *

Что до Волкодава, он в это время сидел на макушке холма, докоторого каравану Ксоо Таркима оставалось ещё ползти и ползти, и с большимизумлением разглядывал некое диво, извлечённое из поясного кошеля. Он расплёлволосы, чтобы по веннскому обыкновению повязать их тесьмой, сунул руку загребешком… а пальцы нежданно-негаданно ткнулись в ребро плотного, многократносложенного листа. Волкодав помнил, что ничего подобного в кошель не убирал. Ктоже?.. Ему понадобилось лишь слегка повести носом. Шамарган. И когда успел?..Утром Волкодав перетряхивал кошель, выбрасывая всё лишнее, и никакого листкавнутри не было. Ну а потом он мог отвлечься и слегка потерять бдительностьтолько однажды. Когда Шамарган объявил себя дерьмом, мусором, отбросами исобрался бежать, а он остановил парня, взяв за плечо… Неужели и те его речибыли всего только лицедейством? Неужели это он так моё внимание отводил?.. А яи попался. Как тогда со сребреником, у ворот…

Ну что ж, кажется, ему второй, и последний, раз в жизниприслали письмо… Волкодав развернул лист и начал читать. Написанное спервапривело его в недоумение, он даже не сразу вспомнил, как на палубе “косатки”пересказывал сегванам баснословную книгу про Крылатого Властелина и своисомнения на её счёт… и как потом Аптахар взялся с ним спорить. Оказывается,Шамарган очень внимательно слушал его. Кто бы мог заподозрить?

Что задаром даётся, то не будет и свято…

Ты во взглядах Бессмертных приговор свой прочёл.

Пусть потешатся властью! Ты вернёшься, Крылатый.

Мы согреем Тебя. Мы исцелим Твою боль.

Пусть упрячут как могут, хоть за краем Вселенной,

И чудовищ приставят самый след сторожить –

Что нам грозная стража, что нам крепкие стены?

Мы придём – или будет просто – незачем жить.

Мы придём за Тобою… только б не было поздно

Ускользающий пламень подхватить на лету…

И в слепые глазницы лягут новые звёзды,

Чтоб опять научиться отражать Красоту.

Опустевшее небо над землёю распято,

И ненастные зори, как предвестье конца…

Но затем ли будил Ты наши души, Крылатый,

Чтобы скорбью бесплодной надрывались сердца?!

Кто сказал, будто ныне поведётся на свете,

Чтобы добрых и мудрых ждал терновый венец?

Чтобы стыло в груди и тихо плакали дети,

Когда горькую песню довершает певец?

Кто сказал, что за счастье неизбежна расплата

И нелепо тягаться с жерновами Судьбы?

Зря ли нам от рожденья, говорил

Ты, Крылатый: Мы – свободные Люди. Никому не рабы.

Горевать, ожидая хоть каких-то известий,

И склоняться всё ниже? Ну уж нет. Не про нас.

На Небесном Престоле позабыли о чести…

Значит, воля Бессмертных больше нам не указ.

Мы, свободные Люди, не даём на расправу

Тех, кого полюбили, никакому врагу.

А иначе – пустышка наша прежняя слава,

И цена ей копейка на базарном торгу.

За любовь – не казнят! Не обрекают на муку!

Даже Боги на память не наложат печать!

Предавать, продавать – ведь это тоже наука…

И её Ты нам, грешным, позабыл преподать.

А ещё не учил Ты поклоняться из страха

И стреноживать мыслей дерзновенный разбег…

Ну так может ли статься, чтоб взошёл Ты на плаху –

И с колен не рванулся ни один человек?

Мы пройдём эти бездны. Разузнаем дорогу.

А не то и проломим створки Врат неземных…

Чтобы смертные Люди заступились за Бога –

Кто сказал, не посмеем?!! Покажите таких!

Наша Правда и Совесть – вот и всё, чем богаты.

И Любовь, о которой с нами Ты говорил.

Мы придём за Тобою. Ты дождись нас, Крылатый.

Мы придём за Тобою. Лишь не складывай крыл.

Горыч, вечно дующий ветер предгорий, шевелил на макушкехолма засыхающие травинки.

Прочь цепочкой тянулись отпечатки лап огромной собаки…

* * *

– Ну и что! – сказал Шаршава. – Левая, оналевая и есть. Главное, десница цела!

Он храбрился. Его. рука, порядком-таки изуродованная зубамислишком властного вожака “гуртовщиков пленных”, безобразно распухла и нещадноболела. Одна из двух костей, что располагаются ниже локтя, определённо быласломана, да и вторая скорей всего треснула. Застоя с Игрицей, конечно, должнымобразом зализали раны, остановив кровь, но действовать левой рукой Шаршавапочти не мог, и к тому же его донимал лихобойный озноб. Дома он теперьотлёживался бы под одеялом, пил снадобье из травы мышьи-ушки, прогоняющеелихорадку… Куда ж ему деваться посреди леса, да с тремя женщинами и двумядетьми на руках, да с погоней позади?..

Погоня между тем была близко, и, похоже, беглецов спасалопока только то, что наёмники, не зная реки, не решались плыть по ночам. Однаждывечером Шаршаве послышался издали не то лай, не то вой. Он посмотрел, какнасторожился Застоя, как подняла шерсть Игрица, – и понял, что ему непримерещилось…

Плевать бы на боль, но он толком не мог даже грести, большеправил, а гребли Заюшка с Оленюшкой. Гребли молча, сноровисто и усердно, нежалуясь и его же подбадривая, и Эрминтар пыталась им помогать.

– Так не уйдём… – сказала на том привалесегванка. – Нужно сделать мачту. И парус.

Трое веннов только переглянулись… Конечно, венны, привычныек рекам, время от времени поднимали над своими лодками паруса. Прямыеполотнища, натянутые на какую-нибудь прочную жердь. Но делалось это больше радизабавы либо если при попутном ветре пересекали крупное озеро. По болотам,протокам и каменистым, коряжистым речкам их родины путешествовали больше на вёслах,и тут веннам, наверное, не было равных. Но посреди бегства ладить мачту и парусна лодке, никогда не ведавшей того и другого?.. Да не обладая должнымумением?..