Лорд Джим. Тайфун (сборник) - Джозеф Конрад

Его дорогой Джеймс, выражает он надежду, никогда не забудет, что тот, кто однажды поддастся искушению, рискует развратиться и навеки погибнуть. Поэтому никогда не следует делать того, что считаешь нечестным. Далее имеются сведения о любимой собаке; а пони, «на котором вы, мальчики, катались», ослеп, и пришлось его пристрелить. Старик призывает благословение Божие; мать и все сестры шлют свою любовь…

Нет, действительно, не много сказано в этом пожелтевшем, затрепанном письме, спустя столько лет выпавшем из его рук. Это письмо осталось без ответа, но кто знает, какие разговоры он мог вести с мирными бесцветными образами мужчин и женщин, населяющими спокойный уголок земли, где, как в могиле, нет ни опасностей, ни распрей. Удивительно, что он пришел оттуда, – он, с которым «столько приключалось вещей». С ними никогда ничего не приключалось; их никогда не застигнут врасплох, и не придется им померяться с судьбой. Все дни здесь встают перед моими глазами, вызванные кроткой болтовней отца, – все эти братья и сестры его по крови и плоти смотрят на меня ясным бессознательным взглядом, и я словно вижу Джима: он вернулся наконец – не крохотное белое пятнышко в самом сердце великой тайны, но человек, стоящий во весь рост и незамеченный этими невозмутимыми фигурами, человек с видом суровым и романтическим, но всегда безмолвный, мрачный, под тенью облака.

Рассказ о последних событиях вы найдете на этих нескольких страницах, вложенных в пакет. Вы должны согласиться, что их романтичность превосходит самые дикие мечты его отрочества, и однако, на мой взгляд, есть в них какая-то глубокая и устрашающая логика, словно одно наше воображение может раскрыть лишь перед нами власть ошеломляющей судьбы. Неосторожные наши мысли падают на наши головы; кто играет с мечом – от меча погибает. Это изумительное приключение – а изумительнее всего то, что оно правдиво, – является как бы неизбежным следствием. Нечто в таком роде должно было случиться. Вы повторяете это себе, не переставая удивляться, каким образом такое приключение в наш век могло случиться. Но оно случилось, и логичность его оспаривать не приходится.

Я излагаю здесь события так, словно сам был свидетелем. Сведения мои были отрывочны, но я склеил отдельные куски, – а их было достаточно, чтобы получилась картина. Интересно, как бы он сам это рассказал! Он столько мне говорил, что иногда кажется, будто он вот-вот войдет и по-своему расскажет историю своим беззаботным, но выразительным голосом, по обыкновению, быстро и недоуменно, чуточку досадливо, чуточку обиженно, изредка вставляя слово или фразу, которые дают возможность заглянуть в самое его сердце, нимало, однако, не помогая ориентироваться. Трудно поверить, что он никогда больше не придет. Я никогда больше не услышу его голоса, не увижу его молодого розового, с загаром, лица, не увижу белой полоски на лбу и юношеских глаз, которые темнели от возбуждения и казались глубокими, бездонно-синими.

Все это начинается с замечательного подвига человека по имени Браун, который ловко украл испанскую шхуну в маленьком заливе близ Замбоанга. Пока я не нашел этого парня, сведения мои были неполны, но самым неожиданным образом я разыскал его за несколько часов до того, как он испустил свой дерзкий дух. К счастью, он хотел и в силах был говорить между приступами астмы, и его исхудавшее тело корчилось от злобной радости при одном воспоминании о Джиме. Его приводила в восторг мысль, что он «расплатился в конце концов с этим гордецом». Он упивался своим поступком. Я должен был – если хотел знать подробности – выносить блеск его ввалившихся жестоких глаз, обведенных гусиными лапками. Итак, я это выносил, размышляя о том, сколь родственны некоторые виды зла безумию, рожденному великим эгоизмом, подстрекаемому сопротивлением, безумно разбивающему душу и дающему телу обманную силу. Здесь раскрывается также и удивительная хитрость Корнелиуса, который, руководствуясь своей низкой и напряженной ненавистью, сыграл роль вдохновителя, направившего на верный путь мщение.

– Я сразу мог сказать, как только на него посмотрел, что это за человек, – задыхаясь, говорил умирающий Браун. – И это мужчина! Жалкий обманщик! Словно он не мог прямо сказать: «Руки прочь от моей добычи!» Вот как поступил бы мужчина. Черт бы побрал его душу! Я был в его руках, но у него не хватило перцу меня прикончить. И не подумал. Выпустил меня, словно я не достоин был пинка…

Браун отчаянно ловил ртом воздух.

– Плут… Отпустил меня… Вот я и покончил с ним…

Он снова задохнулся.

– Кажется, эта штука меня убьет, но теперь я умру спокойно. Вы… вы слышите… не знаю вашего имени… Я бы дал вам пять фунтов, если б они у меня были, за такие новости, или мое имя не Браун… – Он отвратительно усмехнулся. – Джентльмен Браун.

Все это он говорил, задыхаясь, тараща на меня свои желтые глаза; лицо у него было длинное, изможденное, коричневое; он размахивал левой рукой, спутанная борода с проседью спускалась чуть ли не до колен; ноги были закрыты грязным рваным одеялом. Я разыскал его в Бангкоке благодаря этому хлопотуну Шомбергу, содержателю отеля, который конфиденциально указал мне, где его искать. Видно, какой-то бродяга-пропойца – белый человек, живший с сиамской женщиной среди туземцев, – счел великой честью дать приют умирающему знаменитому джентльмену Брауну. Пока он со мной разговаривал в жалкой лачуге, сражаясь за каждую минуту жизни, сиамская женщина с большими голыми ногами и грубоватым лицом сидела в темном углу и тупо жевала бетель. Изредка она вставала, чтобы прогнать от двери кур. Вся хижина сотрясалась, когда она двигалась. Некрасивый желтый ребенок, голый, с большим животом, похожий на маленького языческого божка, стоял в ногах кровати и, засунув палец в рот, спокойно созерцал умирающего.

Он говорил лихорадочно, но иногда невидимая рука словно схватывала его за горло, и он смотрел на меня безмолвно, с тревогой и недоверием. Казалось, он боялся, что мне надоест ждать и я уйду, а его рассказ останется незаконченным и восторга своего он так и не выразит. Он умер, кажется, в ту же ночь, но я узнал от него все, что нужно.

Но пока хватит о Брауне.

За восемь месяцев до этого, приехав в Самаранг, я, по обыкновению, отправился навестить Штейна. На веранде, выходящей в сад, меня робко приветствовал малаец, и я вспомнил, что видел его в Патусане, в доме Джима, среди прочих буги, которые обычно приходили по вечерам, без конца вспоминали свои военные подвиги и обсуждали государственные дела. Джим однажды указал мне на него как на пользующегося положением торговца, владеющего маленьким мореходным туземным судном, который «отличился при взятии крепости». Увидав его, я особенно не удивился, так как всякий торговец Патусана, добирающийся до Самаранга, естественно, находил дорогу к дому Штейна. Я ответил на его приветствие и вошел в дом. У двери кабинета Штейна я наткнулся на другого малайца и узнал в нем Тамб Итама.

Я тотчас же спросил его, что он здесь делает? Мне пришло в голову, не приехал ли Джим в гости, и, признаюсь, эта мысль очень меня обрадовала и взволновала. Тамб Итам посмотрел на меня так, словно не знал, что сказать.

– Тюан Джим в кабинете? – нетерпеливо спросил я.