Инквизитор. Раубриттер - Борис Конофальский

— Я напишу герцогу ответ сейчас же, — произнес кавалер посланцу и сказал. — Монах, бумагу мне, чернила, сургуч, свечу.

Брат Ипполит, что как раз посадил его племянников за другой конец стола для учения грамоте, сразу принес ему требуемое.

И Волков написал герцогу:

Он запечатал письмо и отдал его гонцу. Неплохо было бы, что бы гонец ехал медленно, Волкову сейчас каждый день был дорог. Он достал из кошеля талер и кинул его гонцу:

— Переночуй тут. И в Малене задержись на денек.

Тот поймал монету, поглядел на нее и сказал:

— Могу и на два дня, если пожелаете. Скажу, что конь захромал.

— Да, скажи что захромал, — задумчиво произнес Волков.

И тут же забыл о посыльном. Ему было, о чем задумываться.

Конечно, к герцогу ехать было нельзя. Говорят, что норов у него крут. Вдруг его объяснение герцога не удовлетворит. Что ждет ослушника? Острог. А в острог ой как не хочется. Но и пренебрегать его просьбами тоже дело рискованное. Уж точно курфюрсту это не понравится. Волков очень надеялся, что канцлер знает, что советует. Ну, а как иначе, как уехать, если ждешь со дня на день таких гостей, как горцы. Герцог и горцы. Это был как раз тот случай, когда вспоминают молот и наковальню.

Кто-то сзади подошел и погладил его по волосам. Он даже вздрогнул от неожиданности. Так только Брунхильда делала, когда в хорошем настроении была. Жена? Так та так не делает, да и зла она на него все время. А с утра так слуг била, с чего бы ей сейчас ластиться? Он обернулся. Нет, конечно, это не Брунхильда. За спиной стояла Тереза, сестра.

— Очень вы печальны, брат мой, — произнесла она. — Веселым вас совсем не вижу. Хмуры все время, тревожны.

— Не до веселья сейчас, — отвечает он. Глядит на нее и совсем не может вспомнить ее маленькой, той, какая она была, когда отец был жив еще, он спрашивает у нее. — Вы помните имя мое? Настоящее имя мое.

— Конечно, — сестра улыбается. — Ярославом вас батюшка назвал.

— Да, Ярославом, — кивал Волков. — А отца помните?

— Нет, совсем не помню, помню, что бородат был и велик, — отвечает Тереза. — А вы помните его, матушку, сестру нашу?

— Помню, — врет Волков. — Конечно, помню.

Никого он не помнит, давно все было, сто лет назад, даже обрывков уже в памяти не осталось. Только мутные образы.

Он смотрит на сестру и вдруг замечает, что она похорошела заметно. Когда приехала, то кожа да кости были, руки страшные от тяжкой работы, пальцы узловатые, грубые. Теперь потолстела. Синева из-под глаз исчезла. Румяна даже, не стара. Зубы-то все передние целы. Да, положительно она красива.

— На платье-то швы расходятся, — с улыбкой замечает он.

— Ой, не говорите, салом обросла, никогда такой не была, — смеется сестра. — И дети тоже едва в платья влезают. Растолстели на ваших харчах.

Он становится серьезным:

— Дам вам пятьсот талеров, поедете в Мален.

— Платье детям купить? — удивлялась такой сумме сестра.

— Нет. Найдете банкиров Мецони и Блехера. Положите по двести пятьдесят монет каждому на свое имя. Соберите все свои вещи и держите их собранными, чтобы по первому слову моему вы могли отсюда уехать.

— Уехать? Куда? Что-то должно произойти? — начала спрашивать сестра, явно взволнованная словами кавалера.

— Нет, ничего, — отвечал он, садясь за стол и закрывая лицо руками.

— Это я на всякий случай говорю. Ступайте, сестра.

На всякий случай. Да, ей нужно будет обязательно дать денег.

Вдруг с ним что-то произойдет. Может, ему придется бежать, а может его ждет тюрьма. А еще он может… и погибнуть!

Волков поднял глаза, посмотрел на детей, что сидели в конце стола и без всякого желания заглядывали в книгу и за монахом тихонько повторяли буквы, складывая из них слова древнего языка.

Да, дети заметно потолстели, теперь они вовсе не походили на тех несчастных, худых и замордованных беспросветной жизнью детей, которых сюда привезли не старой телеге.

Мальчик стал в плечах шире. Он старательно водил в книге пальцем, что-то шептал про себя.

— Монах, — позвал кавалер.

Брат Ипполит тут же вылез из-за стола, подошел.

— Как учится племянник?

— В счете и цифрах на удивление, — похвалил мальчика монах.

— А в письме? Язык пращуров учит?

— Он старателен, — нейтрально отвечал брат Ипполит. — Старателен, но быстро устает.

— Бруно, — сказал Волков, — подойдите.

Мальчик поспешил к нему, подойдя, поклонился. Волосы его были темны, совсем не как у сестер. Вид он имел ребенка тихого.

— Кем себя полагаете? — спросил кавалер.

Мальчик с заметным страхом покосился на учителя, монах же ему улыбался:

— Отвечайте, господину.

— Полагаю посвятить себя ремеслу воинскому, — он обернулся и Волков понял, что смотрит он на Максимилиана.

Максимилиан за последнее время заметно вытянулся, возмужал, в плечах стал шире. Сейчас он стоял у двери, в уже маленьком ему по размеру бело-голубом колете, руки в боки, при мече. Красив, конечно, взглядом дерзок, со служанкой Марией говорит о чем-то с повелительной улыбкой. Юный воин, да и только.

— Для меня вы, господин, пример во всем, — продолжает Бруно.

Но Волкова эта детская лесть не трогает:

— Забудьте, — говорит он. — Учитель ваш сказывал, что в счете и цифрах вы хороши, так это сделайте своим ремеслом. Купцы и банкиры на войны не ездят, там не гибнут, ран не получают, а богаче королей и императоров бывают.

— Но я… — начал было мальчик.

Но кавалер прервал его:

— Ступайте, учите язык пращуров получше. И ты, монах, ступай.

Он закрыл глаза и подумал о том, что надо бы к нотариусу поехать и записать мальчишку наследником поместья. Кто знает, как все дальше сложится. А вот тогда и в правду придется ему учить ремесло воинское.