Витязь на распутье - Валерий Елманов

По счастью, вальс, которому меня обучали еще в школьном кружке, имел несколько фигур, среди которых общеизвестная, то есть с обычным кружением партнеров, была лишь четвертой по счету, так что время освоиться и прийти в себя у царевны имелось, да и у Федора тоже. Что до Любавы, то, пожалуй, она единственная, кто не нуждался в этом, – бедовой девахе все было нипочем.

Словом, у нас получилось все как надо и даже более того, поскольку припирать Дмитрия к стенке после танца не понадобилось. Едва я усадил Ксению на место и подошел к нему, как он рассыпался в восторгах, и, когда спустя пару минут я, улучив момент, вставил свой вопрос насчет его разрешения, колебался он недолго. Правда, лицо его помрачнело, но бог с ним, с лицом, нам важно другое.

– Иконы-то где? – проворчал Дмитрий, и царевна радостно вспыхнула, понимая, зачем они вдруг понадобились государю…

Поначалу Дмитрий важно заявил, что, как бы ему ни хотелось отречься от некоторых опрометчиво данных обещаний, он всегда помнит, государево слово – золотое, а потому намерен сдержать его в любом случае. Я чуть было не прыснул от смеха, услышав это, но сдержался и лишь широко улыбнулся.

Дмитрий хмуро воззрился на меня, но спрашивать не стал, очевидно припомнив, что жениху в такой день надлежит радоваться, так что удивляться улыбке вроде бы ни к чему, и продолжил говорить. Как я понял, он не до конца утратил надежду заставить хоть кого-то из нас по доброй воле отказаться от этого брака, и для начала, вспомнив песню Высоцкого, лукаво заметил, что мне и впрямь придется везти невесту в некую Ольховку – и когда только успел выведать, зараза! – которая немногим лучше шалаша.

Федор было возмутился такими словами, принявшись уверять, что он для дорогого зятя ничего не пожалеет, но государь насмешливо хмыкнул и напомнил о статусе земель, которые пожалованы ему самому только за службу. То есть получалось, выделить что-либо из них в приданое для сестры царевич не вправе, ибо они хоть они и велики – вся Европа влезет, да не одна, но, по сути, являются обычным поместьем. Словом, это чудесно, что выбор Ксении пал на князя, поскольку иной, глядишь, и отказался бы от столь сомнительного приобретения, узнав, что царевна-то на самом деле… бесприданница.

– Так что, князь, не передумал? – улыбнулся он, выжидающе глядя на меня. – Я ить не шучу. Приданого у Ксении Борисовны гребень, да веник, да алтын денег.

Я не остался в долгу, заявив, что ничего зазорного в том не вижу, поскольку доводилось слыхать, что в подобном положении пребывали и короли, имевшие даже соответствующее прозвище, например, Иоанн Безземельный, которому это обстоятельство не помешало править в Англии и передать престол своим детям. А в заключение весело добавил:

– Да пропади то серебро, когда жить нехорошо. Зато с доброй женой горе – полгоря, а радость вдвойне, значит, и жить будем припеваючи.

Он посопел, сурово глядя на меня, а затем предпринял атаку на другом фланге:

– И ты тоже призадумайся, царевна, – вкрадчиво посоветовал он. – Худо у твоего избранника с поместьицами.

– Не кидается девица на цветное платье – кидается девица на ясного сокола, – с улыбкой произнесла Ксения. – А уж о моем соколе и песни распевают, и сказки сказывают, а в Москве-матушке он, поди, доброй половине красных девиц во сне снится.

– Это поначалу хорошо, – не унимался Дмитрий. – А как потом жить? Да и куда тебе торопиться-то? Покроют головушку, наложат заботушку, и все. Это у милого братца девице своя волюшка. Знай себе веселись да промеж пальчиков гляди на жисть, а у мужа в руках уж так не забалуешь.

– Родители берегут дочь до венца, а муж жену – до конца, – уклончиво ответила Ксения. – А за заботу твою благодарствую, царь-батюшка, да век помнить буду. – Она склонилась перед Дмитрием в низком поклоне и, выпрямившись, улыбнулась. – Токмо напрасно ты, государь, страсти на меня нагоняешь. Егда жених невесту в свой терем приводит, свекор говорит: нам медведицу ведут; свекровь сказывает: людоядицу ведут; деверья ворчат: нам неткаху ведут; золовки бают: нам непряху ведут. Мне ж таковского вовсе не слыхать, потому как ни свекрови, ни свекра, ни деверя, ни золовки – благодать, да и токмо. Выходит, жалеть есть кому, а бранить – ни души.

– А ты и рада, что сирота к тебе посватался! – проворчал Дмитрий.

– Не сирота, – строго возразила Ксения. – У него ныне родни много станет, ибо я свому милому-любому буду и за матушку, и за батюшку, и за сестрицу с братцем, и за дружка сердешного.

Государь смешался, не найдя что сказать, и напустился на… Федора:

– А ты чего молчишь?! Брат ты али кто? Нешто не ведаешь, что князь Мак-Альпин из тех, кто мягко стелет, токмо опосля жестко спать?

Годунов пожал плечами и дипломатично ответил:

– Коли сестрице моей по нраву, так и мне люб. А что до суровости, так ить не мне с ним жить, а ей.

– Спелись! – торжествующе объявил Дмитрий и грозно оглядел всех нас по очереди, будто только что уличил в измене и заговоре.

Но устыдить не получилось. Непокорный народ отчего-то никак не желал опускать виноватые глаза перед своим государем, а смотрел в упор. Я – чуточку насмешливо, Ксения – ласково, но в то же время и упрямо, Федор – с присущим ему простодушием.

– Ну-ну, – промычал Дмитрий, не зная, что еще сказать, и напоследок, разводя руками, заметил Федору: – А токмо не зря на Руси сказывают: «Тесть за зятя давал рубль, а после давал и полтора, чтоб свели со двора». Ладно уж, чего там. Попомнишь еще мои словеса, да поздно будет.

Сказано было сожалеюще. Подразумевалось, что он сделал все, дабы уберечь Годунова от такого сомнительного родства, но если тот не желает прислушаться к мудрому совету, то ничего не попишешь. И он… уныло взял в руки одну из икон, давно принесенных Чемодановым.

По счастью, государь был натурой увлекающейся, и по мере того, как Дмитрий все больше входил в новую, необычную для себя роль, он все сильнее оживлялся, так что спустя минуту его физиономия перестала представлять разительный контраст со счастливыми лицами жениха и невесты.

Правда, он и во время своей напутственной речи не забыл особо оговорить, что утверждает сватовство, лишь памятуя о тех обещаниях, которые дадены князем, а потому разрешение на сговор и помолвку жениху предстоит еще заслужить, а чтобы о том лучше помнилось, он и благословляет нас с царевной именно иконой Феодора Стратилата.

Показалось мне или в глазах государя, когда он протянул Ксении икону для поцелуя, и впрямь вспыхнули знакомые мне искорки вожделения? Я насторожился, но через секунду подумал: «Какая в конце концов разница, если я одержал верх и в этом поединке. Теперь-то уж мой выигрыш неоспорим, и не имеет значения, что именно промелькнуло в его глазах». Тем более я запросто мог спутать это вожделение с обыкновенным восторгом перед красотой царевны, которая в этот миг и впрямь выглядела неотразимой.