Семь сестер. Сестра ветра - Люсинда Райли

Театр Христиании

15 марта 1876 года

Дорогая фрекен Ландвик.

Простите мне мою наглую записку и тот неподобающий способ, с помощью которого она была вручена Вам. Ведь мы с Вами до сих пор не знакомы лично. Между тем, впервые услышав Ваш голос на генеральной репетиции, я был буквально очарован им. Я слушал Ваше пение с непередаваемым волнением и восторгом. Быть может, у нас появится возможность встретиться у служебного входа еще до начала спектакля? Скажем, в четверть восьмого вечера. И тогда мы сможем познакомиться уже лично.

Умоляю Вас, не откажите в моей смиренной просьбе!

Преданный Вам всей душой

Почитатель Вашего таланта.

Перечитав записку дважды, Анна спрятала ее в ящик прикроватной тумбочки. Наверняка ее написал мужчина, подумала она. Не станет же женщина расточать такие похвалы другой женщине. Анна потушила лампу, прикрутив фитиль, и удобно устроилась на подушках, приготовившись отойти ко сну. Наверняка автор записки – какой-нибудь пожилой господин, такого же возраста, как герр Байер, подумала она и вздохнула. Мысль о возможности именно такого сценария никак не воодушевляла…

* * *

– Так вы сегодня с ним встречаетесь, да? – поинтересовался у нее Руди, лицо – сама невинность.

– С кем «с ним»?

– Сами знаете с кем.

– Нет, не знаю. Кстати, а откуда об этом знаешь ты, а? – Анна чуть не расхохоталась, увидев смятение на физиономии мальчика, понявшего, что он выдал себя, задав весьма опрометчивый вопрос. – Клянусь, больше я никогда не сяду играть с тобой в карты, ни на деньги, ни на конфеты, если ты не скажешь мне, кто автор этой записки. Понятно?

– Фрекен Анна, я не могу. Простите меня, но я не могу сказать вам этого. – Руди слегка покачал головой, а потом понурил ее. – Я своей жизнью поклялся тому человеку, что не скажу вам, кто он.

– Хорошо. Не можешь назвать имя человека, не называй. Но хоть ответь на мои вопросы. Простым «да» или «нет».

– Хорошо, – согласился мальчик.

– Эту записку написал какой-то господин?

– Да.

– Ему меньше пятидесяти?

– Да.

– Меньше сорока?

– Да.

– Меньше тридцати?

– Фрекен Анна, я не знаю точно, сколько ему лет. Но думаю, ему меньше тридцати.

Ну, хоть что-то, подумала Анна и задала свой следующий вопрос:

– Он наш постоянный зритель?

– Нет… хотя… в какой-то степени да. – Руди почесал затылок. – Во всяком случае, он каждый вечер слушает, как вы поете.

– Он состоит в труппе?

– Да, но не совсем.

– Он музыкант, Руди?

– Фрекен Анна, я и так выболтал много лишнего. – Руди придал своему лицу трагическое выражение и тяжело вздохнул. – Больше я не скажу ни слова!

– Понятно! – воскликнула Анна, весьма довольная результатами своего импровизированного допроса. Она глянула на старые настенные часы, которые всегда опаздывали, а потом поинтересовалась у одной из матерей, тихонько занимавшейся рукоделием в дальнем углу комнаты, который сейчас час.

– Полагаю, около семи, фрекен Ландвик. Я только что выходила в коридор и увидела, что уже приехал герр Джозефсон, – ответила женщина и добавила: – А он ведь всегда такой пунктуальный. Приезжает в театр в одно и то же время.

– Спасибо, – поблагодарила ее Анна и снова глянула на настенные часы, которые сегодня, на удивление, показывали более или менее точное время. Что ж, если этому человеку меньше тридцати, подумала она, то, вполне возможно, и мотивы его желания познакомиться с ней не совсем уж благонадежны. Наверняка им движет не только восхищение ее голосом. При мысли об этом Анна невольно покраснела. Сама идея, что встречи с ней может искать совсем еще молодой человек и что он жаждет увидеть ее не только из-за голоса, взволновали Анну гораздо сильнее, чем она это могла представить.

Часы продолжали тикать, медленно отсчитывая секунды на циферблате, а Анна все еще мялась в нерешительности, не зная, как поступить. В тринадцать минут восьмого она решила идти. Но уже в четырнадцать минут восьмого передумала и сказала сама себе, что никуда не пойдет…

А уже ровно в восемь пятнадцать она бежала по коридору к служебному входу. Прибежала и увидела, что там никого нет.

Халберт, привратник, несший свою вахту у служебного входа, распахнул окошко в своей будке и поинтересовался у Анны, что ей нужно. Но она лишь молча покачала головой в знак того, что ей ничего не нужно, и повернулась, чтобы бежать обратно к себе в гримерную. За спиной распахнулась входная дверь, и порыв холодного ветра с улицы обдал Анну с ног до головы. А уже в следующую секунду чья-то рука осторожно легла на ее плечо.

– Фрекен Ландвик?

– Да.

– Простите, я немного опоздал.

Анна повернулась на голос и увидела перед собой глубоко посаженные глаза светло-орехового цвета. И в ту же минуту она вдруг почувствовала странную пустоту в желудке, как это случалось с ней всякий раз перед тем, как она начинала петь. Халберт в своей будке какое-то время молча разглядывал их обоих, словно перед ним была парочка идиотов, потому что они безмолвно смотрели друг на друга, не в силах отвести глаз.

Молодой человек, стоявший напротив Анны, был приблизительно одного возраста с ней. И он был по-настоящему красив, с густой копной каштановых кудрей, ниспадавших на воротник. Невысокий, но коренастый и широкоплечий, что сразу же придавало его облику мужественность и даже некоторую властность. Анна вдруг почувствовала, как все ее естество, и душа, и тело, и каждая клеточка ее сознания, все-все-все, плавно перетекают в этого незнакомого человека. Это было странное и совершенно необычное для нее состояние. Анну даже немного повело в сторону.

– С вами все в порядке, фрекен Ландвик? У вас такое лицо, будто вы увидели перед собой призрака.

– Благодарю вас, со мной все в порядке. Легкое головокружение, только и всего.

Прозвенел звонок, предупреждающий артистов труппы и музыкантов о десятиминутной готовности перед началом спектакля.

– Пожалуйста, умоляю вас, – едва слышно прошептал Йенс, заметив, что досужий Халберт продолжает буравить их взглядом сквозь очки, – у нас уже почти не осталось времени. И все же давайте выйдем на минутку на улицу, чтобы вы могли вдохнуть в себя хоть немного свежего воздуха.

Он услужливо подставил Анне руку, и ее головка безвольно опустилась к нему на плечо. Йенс снова открыл входную дверь и вывел Анну на крыльцо. Она была такой хрупкой, такой нежной, такой совершенной в своей женственности, что стоило ей только опустить головку к нему на плечо, и он в ту же минуту почувствовал себя ее защитником и телохранителем навек. И все это показалось ему таким естественным, таким правильным, чем-то само собой разумеющимся.