Языковая структура - Алексей Федорович Лосев

оптатив, вообще говоря, есть выражение абстрактной возможности или мыслимости, произвольного допущения. Но эту абстрактную возможность в зависимости от контекста необходимо понимать то более абстрактно, то менее абстрактно, то более потенциально, то менее потенциально.

Например, в протасисе потенциальной формы условного предложения оптатив выражает только абстрактное предположение, только простую мыслимость действия, в то время как аподосис того же предложения, содержащий обычно оптатив с an, свидетельствует уже о выведенной, т.е. так или иначе обоснованной или обусловленной возможности. В протасисе условного периода абстрактно-предположительное значение оптатива яснее всего. Но ниже мы увидим, что этот оптатив произвольного допущения употребляется и в других придаточных предложениях (в относительных и временных). Нередок он и в независимых предложениях, где имеет разные оттенки в зависимости от контекста. Так, у Гомера в Od. III 231 читаем: «Бог, если только захочет, может и издали спасти человека». «Может спасти» – здесь opt. aor. Это – оптатив простого предположения или допущения. И таких мест у Гомера немало. Мы называем такой оптатив hypotheticus.

Уступительный оптатив тоже все еще очень абстрактен и тоже говорит только о предположении, которому к тому же противополагается нечто более реальное. Однако с уступительным оптативом мы уже входим в гораздо более конкретную область, когда произвольное предположение получает некоторый оттенок желательности. Уступление – это поблекшее и потускневшее желание. Конечно, главное место его употребления – это уступительные придаточные предложения определенного (именного оптативного) типа. Но опять-таки, его не чужды и другие придаточные предложения. Как мы увидим ниже, оттенок уступительности может присутствовать и во временных, и в причинных придаточных предложениях. Нередок он и в независимых предложениях. Так, у Гомера, Od. I 402, одни из женихов в контексте рассуждения о возможных царях на Итаке обращается к Телемаху с такими словами: «Правда, ты (пока) сам владеешь имуществом и царствуешь в своем доме». «Владеешь» и «царствуешь» тут Opt. Praes. Эвримах здесь как бы соглашается на фактическую власть Телемаха, признавая, что, несмотря на эту власть, на Итаке возможны и другие правители. Это – opt. concessivus.

Оптатив желания вводит нас в еще более конкретную схему, так как это нечто гораздо большее, чем простое согласие и простое присоединение. Этот opt. desiderativus уже относится к сфере более или менее активного желания. Допускаемое и предполагаемое выражается здесь как желаемое.

Уступительный оптатив тоже все еще очень абстрактен и тоже говорит только о предположении, которому к тому же противополагается нечто более реальное. Но настоящий оптатив, т.е. оптатив желания, – это опять-таки некое допущение, некое предположительное согласие. И хотя eien мы переводим «да будет!», все же этот оптатив очень далек от императива и означает, собственно говоря, наше согласие на то, чтобы данный предмет был или возник, т.е. вроде такой, например, мысли: «допустим, что это так». Тут есть, конечно, известное приближение не только к конъюнктиву, но и к императиву; но все же абстрактная предположительность оптатива резко отделяет здесь себя и от какого бы то ни было требования и от какой-нибудь мысли о необходимости наступления действия.

Но оптатив, в условиях своей принципиальной допустимости, предположительности или гипотетичности, может еще более сгущаться в своем значении и доходить до прямой потенциальности. Конечно, этот opt. potentialis резко отличается от выражения реального наступления, действия, от того реального сдвига, который специфичен, как мы увидим ниже, для конъюнктива. Это все еще только мыслимая возможность, только та возможность, которая возникает в процессе мышления того или иного предмета или действия. Это не есть реальная сила вещи, реальное ее возникновение или становление, реальный ее сдвиг. Все это становление или изменение вещи происходит только в уме, в мышлении. Но, конечно, тут оно реальнее простого и ничем не обоснованного допущения. Простое, ничем не обоснованное и вполне произвольное допущение, – это гипотетический оптатив. Но если действие, продолжая оставаться только в мышлении, выводится из другого действия, обусловливается им, то оно становится как бы чем-то более реальным. На самом деле это еще далеко не реальность, а просто только выведенность действия, его установленная мышлением связь с другими действиями своими условиями, его обусловленность. Вот почему этот потенциальный оптатив в подавляющем числе случаев снабжается частицей an, указывающей как раз на обусловленность действия другими действиями.

Но оптатив, в условиях своей принципиальной допустимости, предположительности или гипотетичности, может еще более сгущаться в своем значении и доходить до прямой потенциальности. Конечно, этот opt. potentialis резко отличается от выражения реального наступления, действия, от того реального сдвига, который специфичен, как мы увидим ниже, для конъюнктива. Это все еще только мыслимая возможность, только та возможность, которая возникает в процессе мышления того или иного предмета, или действия. Это не есть реальная сила вещи, реальное ее возникновение или становление, реальный ее сдвиг. Все это становление или изменение вещи происходит только в уме, в мышлении. Но, конечно, тут оно реальнее простого и ничем не обоснованного допущения. Простое, ничем не обоснованное и вполне произвольное допущение, – это гипотетический оптатив. Но если действие, продолжая оставаться только в мышлении, выводится из другого действия, обусловливается им, то оно становится как бы чем-то более реальным. На самом деле это еще далеко не реальность, а просто только выведенность действия, его установленная мышлением связь с другими действиями своими условиями, его обусловленность. Вот почему этот потенциальный оптатив в подавляющем числе случаев снабжается частицей an, указывающей как раз на обусловленность действия другими действиями.

Оттенков этого потенциального оптатива очень много. Один раз в нем выдвигается момент условности, т.е. связанности с другими возможными действиями, другой раз это просто сама потенциальность, имеющая уже самостоятельное значение. Третий раз это доходит до прямого утверждения, едва отличимого от индикатива, причем это утверждение иной раз имеет оттенок будущности или оттенок прошедшего времени. Наконец, потенциальный оптатив с упомянутой модальной частицей не чужд даже элементов желания и волеизъявления. На самом деле этих оттенков в потенциальном оптативе, как и вообще в оптативе, огромное количество, которое даже невозможно и учесть при помощи точной терминологии. Но упомянутые четыре оттенка очень легко себе представить, как только мы погрузимся в эту общую сферу оптативной потенциальности, учитывая, что оптатив, в отличие от конъюнктива, всюду и везде сохраняет свой основной смысл предположительности и произвольной допустимости.

Схематически смысловое развитие оптатива можно представить в таком порядке:

1) opt. hypotheticus – чистая мыслимость или предположение, абстрактная возможность, независимая ни от каких реальных условий действительности, произвольное допущение;

2) opt. concessivus – появление желания, но пока еще слабого, которому к тому же противополагается нечто более реальное;

3) opt.