Семь футов под килем - Владимир Шигин

Толстой твердо верил в свою оберегаемость татуировкой, но оказалось, что граф-дуэлянт не учел всей специфики охранной «тату». Жена Толстого родила ему одного за другим одиннадцать детей, но все они умерли в младенчестве. Сам Толстой-американец считал, что это наказание за убитых им на дуэлях людей, и, как говорят, горько сетовал, что не нанес на Гавайях специальной охранной татуировки и на безопасность своих детей…

Особым местом на судне всегда были трапы. Их из почтения всегда надлежало пробегать бегом. Если же на трапе одновременно встречались два человека, то обоих ждала неудача. Поэтому кто-то всегда должен был пропустить вперед товарища. Если же этого не получалось, то, пробегая мимо друг друга, следовало хотя бы скрестить пальцы. Если моряк спотыкался, поднимаясь по трапу, это означало скорую удачу, но если то же происходило по пути вниз — ничего хорошего споткнувшемуся в перспективе не светило.

Во времена парусного флота особым было отношение к судовому колоколу. Считалось, что именно в нем воплощена душа корабля. Моряки верили, что колокол обязательно должен зазвонить в момент гибели корабля. Как отголосок «колокольной легенды» следует считать нынешнее поверье, существующее на многих европейских флотах и гласящее, что морякам нельзя громко чокаться хрустальными бокалами; хрустальный звон предвещает кораблекрушение или смерть кого-нибудь из членов экипажа. Если уж звона избежать не удалось, то необходимо как можно быстрее прикоснуться пальцем к кромке бокала и погасить звук. Если это сделать достаточно быстро, то несчастье можно предотвратить.

Не менее трепетное отношение у моряков было всегда к носовым корабельным украшениям. Существовало поверье, что корабль не может затонуть, пока имеет носовое украшение.

Неплохое отношение было во все времена у моряков к котам. Разумеется, коты были симпатичны уже тем, что убивали ненавистных крыс, однако уважение они заслужили не только этим. Удачей для судна считалось, если кот приходил на него сам, так сказать, без чьего бы то ни было приглашения. Такого кота нельзя было выгонять, так как он нес удачу. Если же кто выбрасывал кота за борт, то это немедленно вызывало сильнейший шторм, но такое случалось крайне редко. Наоборот, старые описания кораблекрушений утверждают, что в случае несчастья моряки перво-наперво спасали корабельного кота, а затем уже всех остальных.

В отличие от котов моряки не любили свиней. Российские моряки, как: и моряки других флотов, старались в море никогда не произносить слова «свинья», заменяя его выражением «эта штука». Увидеть свинью по дороге к судну в день отплытия — все равно что сразу повеситься! А выражение «свинячий хвост» с давних пор было самым оскорбительным в морской среде.

Немало поверий, суеверий, оставили после себя и русские мореходы. Большинство их поверий перекочевало на суда российского регулярного парусного флота. Перво-наперво на Руси исстари строжайше запрещалось выходить в море без нательного креста, а также без пучка травы «Петров крест», которую также повязывали на шею. Считалось, что отсутствие креста привлекало к себе как водяных, так и топлянок-русалок. Сами водяные жили как в реках и озерах, так и в морях. В последнем случае они получали титул царя морского. Настоящим раем для водяных во все времена считалось Ладожское озеро. Поэтому на Ладоге мореходам всегда следовало быть особенно осторожными и предупредительными. На Ладожском озере водяным было и просторно, и привольно. Однако и там имелось два места, которые водяные стремились избегать, — это отмели вокруг святых Коневецкого и Валаамского островов.

Особое отношение у русских моряков было и к водяному, жившему в Черном море. Тот в отличие от всех остальных именовался почтительно царем Черномором. Помимо всех прочих морей, в Черном море жили еще и некие страшные «египетские фараоны», которые находились с Черномором в большой вражде, что, впрочем, нисколько не мешало и тем, и другим пакостить мореплавателям.

По своему внешнему виду водяные походили на утопленников, так как имели раздутые животы. Волосы и борода у них была в тине и водорослях, между пальцами перепонки, а тело в шерсти или в чешуе. Водяные могли превращаться в случае надобности в разных рыб.

Нрав у водяных был самый скверный. Больше всего на свете любили они топить корабли и людей, рвать рыбацкие сети и поднимать штормы. Понравившихся людей водяные всегда утаскивали к себе на дно. Особую слабость при этом водяные имели к тем, у кого не было нательного креста, к певцам и музыкантам. Вообще, судя по всему, они были большими ценителями как пения, так и музыки. Вспомним в этой связи хотя бы былины о купце Садко. В свободное от дел время водяные любили напиваться до бесчувствия, буянить, горланить песни, кататься верхом на прожорах (акулах) по морю и на сомах по рекам Водяные, как правило, не жили в одиночку, а имели при себе целые семейства: водяниц-русалок-топлянок (из утопленниц) и детенышей (из утонувших некрещеных детей). Те утопленники, которых впоследствии не находили, считались взятыми на службу к водяному. Мужчины становились его работниками, а женщины работницами или женами. В последние отбирались самые молодые и красивые.

Однако при всем его пакостном характере договориться с водяным все же было вполне возможно. Для этого надо было лишь соблюдать определенные правила отношений с ним, знать привычки и слабые места. Чтобы водяные не пакостили, им регулярно приносили всевозможные пожертвования. Уважающие водяных мореходы новгородские, к примеру, всегда бросали в воду щепоть табаку, говоря при этом:

— На тебе, водяной, табаку, а мне дай удачи! Мореходы Белого моря относились к водяным несколько ласковее, слова при подношении подарка у них были такие:

— Вот тебе, дедушка, гостинцу на новоселье! Люби и жалуй нашу семью!

Подносить подарки следовало ровно в полночь, когда у водяных было время бодрствования и они могли по достоинству оценить уважительное отношение к своей особе. Помимо подарков, мореплаватели часто подкуривали снасть или один из корабельных концов богородской травкой — это морским царям тоже почему-то нравилось. Иногда водяным пели песни о тяжелой моряцкой доле и о могуществе морского царя, что тоже принималось ими весьма благосклонно.

Моряки, случалось, заключали с водяными и особые договора, которые считались сродни продаже души черту. Для удачного лова рыбы рыбаки должны были в обязательном порядке перед отплытием выкрикивать особый «рыбий» заговор:

— Пойду я на широко море (или на быстру реку), на нем (ней) есть рыбки потрепущи, испустили мы невод, как шелков пожок, в этот невод, в каждый поводок скакало бы рыбы, как чины!

Наживляя на крючки наживку и закидывая в море сеть, следовало тоже сказать заговор, который гарантировал, что наживка не пропадет даром:

— Рыба свежа, наживка сальна, клюнь да подерни, ко дну потяни!

У поморов для промысла морского зверя заговор был несколько иным. В нем пожелания высказывались более конкретно:

— Пойду я на сине море, на сине море, на волнистое. На синем море есть морские звери; чтобы они к нам приближались, погодушки бы не боялись, были бы они не чутки, не видки; нас бы не боялись, духу бы нашего не слышали и дымного тоже!