Наталья Гончарова - Вадим Старк

Он пишет о Брюллове, отъезжающем в Петербург: «Брюллов сей час от меня. Едет в П. Б. скрепя сердце; боится климата и неволи». За этими строками следуют опасения самого поэта: «Я стараюсь его утешить и ободрить; а между тем у меня у самого душа в пятки уходит, как вспомню, что я журналист. Будучи еще порядочным человеком, я получал уж полицейские выговоры, и мне говорили: Vous avez trompé[93] и тому подобное. Что же теперь со мною будет? Мордвинов будет на меня смотреть как на Фаддея Булгарина и Николая Полевого, как на шпиона; чорт догадал меня родиться в России с душою и с талантом! Весело, нечего сказать. Прощай, будьте здоровы. Цалую тебя». Это были последние слова, которые Пушкин написал Наталье Николаевне. Когда 18 мая он писал, что это «последнее письмо, более не получишь», он никак не мог предполагать, что оно и вправду окажется самым последним его посланием жене. После его возвращения они уже не расставались больше до его гибели.

В последний вечер в Москве, 20 мая 1836 года, за прощальным ужином у Нащокиных Пушкин пролил на скатерть масло. Нащокин заметил:

«— Эдакий неловкий! За что ни возьмешься, все роняешь!

— Ну, я на свою голову. Ничего… — ответил Пушкин, которого, видимо, взволновала эта дурная примета».

На прощание Нащокин подарил Пушкину кольцо с бирюзой против насильственной смерти, специально заказанное для друга, который даже уезжать не хотел, пока кольцо не доставят. По воспоминаниям Данзаса, этого кольца не было на руке поэта в день дуэли с Дантесом. Перед смертью Пушкин подарил его Данзасу со словами: «От общего нашего друга».

В день рождения отца, 23 мая, Пушкин прибыл в полночь к семье на Каменный остров, на их последнюю дачу. За несколько часов до того Наталья Николаевна родила дочь Наталью, их четвертого ребенка.

В январе 1832 года, в разгар балов и празднеств, прося денег в долг у старого приятеля, отставного штаб-ротмистра Михаила Осиповича Судиенко, Пушкин сообщает ему: «Надобно тебе сказать, что я женат около года и что вследствие сего образ жизни моей совершенно переменился, к неописанному огорчению Софьи Остафьевны и кавалергардских шаромыжников».

Содержательница самого известного в Петербурге той поры увеселительного заведения, Евстафьевна или Остафьевна, как звали ее посетители, не однажды была помянута Пушкиным. В годы юности и позднее Пушкин холостяком посещал ее заведение, как правило, в компании: «…заходили к наипочтеннейшей Софье Евстафьевне провести остаток ночи с ее компаньонками». В письме Дельвигу от середины ноября 1828 года она снова названа: «А все Софья Остафьевна виновата». Ей весьма повезло в литературном отношении: три поколения петербургских писателей не смогли обойти ее своим вниманием. Ее упомянул в записной книжке за 1824 год А. А. Бестужев-Марлинский, отметил В. Г. Белинский, приехавший в столицу в 1839 году: «Славный город Питер! Софья Остафьевна — mauvais genre[94], но собою очень интересна — с усами и бородою, — словно ведьма из Макбета». Ф. М. Достоевский вывел ее в рассказе «Чужая жена и муж под кроватью». Пушкин также не однажды поминает ее в своих созданиях: в 1830-х годах — в наброске повести «Года четыре тому назад…»; ей же, по всей видимости, посвящено и стихотворение 1827 года «Сводня грустно за столом…».

Анна Петровна Керн отметила изменения, произошедшие с Пушкиным: «Женитьба произвела в характере поэта глубокую перемену. С того времени он стал смотреть серьезнее, а все-таки остался верен привычке своей скрывать чувство и стыдиться его. В ответ на поздравление с неожиданною способностью женатым вести себя, как прилично любящему мужу, он шутя отвечал: „Je ne suis qu’un hypocrite[95]“».

Одиннадцатого января 1832 года состоялась свадьба Александры Осиповны Россет и Николая Михайловича Смирнова, на которой присутствовали Пушкин с Натальей Николаевной в качестве друзей, хотя дочь Смирновых Ольга Николаевна, автор фальсифицированных «Записок А. О. Смирновой», писала впоследствии, что Пушкин на этой свадьбе был шафером жениха. Этому противоречит запись в камер-фурьерском журнале, зафиксировавшая подробности свадьбы фрейлины двора, каковой была невеста. С этой поры Наталья Николаевна уже не так ревновала к ней мужа, хотя и раньше своим здравым умом она прекрасно понимала, что с Александрой Осиповной его связывают чисто дружеские чувства. Тем не менее то, что Пушкин и после замужества Смирновой почти каждодневно, по ее собственным словам, бывал у нее, не могло не задевать Наталью Николаевну, в ту пору беременную. Смирнова в своих подлинных воспоминаниях писала о том времени: «В 1832 году Александр Сергеевич приходил всякой день почти ко мне, также и в день рождения моего принес мне альбом и сказал: „Вы так хорошо рассказываете, что должны писать свои Записки“ и на первом листе написал стихи „В тревоге пестрой и бесплодной“ и пр. Почерк у него был великолепный, чрезвычайно четкий и твердый». Об этом самом альбоме, положившем начало «Воспоминаниям А. О. Смирновой», упоминал и С. Т. Аксаков: «Однажды в Петербурге, в день рождения А. О. Смирновой, Пушкин, гуляя, зашел в магазин на Невском, купил альбом не особенно нарядный, но с большими листами, занес к себе домой и потом сам же принес его к Александре Осиповне с такими стихами»:

Прочти эти стихи Наталья Николаевна, она бы не смогла усмотреть в них никакого иного чувства автора, кроме самого дружеского, но ревновать всё же не переставала, хотя ревность эта конечно же была иного рода. Даже продолжавшиеся после отъезда за границу Николая Михайловича Смирнова визиты к его жене Пушкина без Натальи Николаевны не могли изменить ее отношения к этой своеобразной связи. Наталья Николаевна всем своим существом понимала, что любовь мужа вполне принадлежит ей. Особенным тому свидетельством явилось созданное 19 января стихотворение:

Стихотворение конечно же не было напечатано при жизни Пушкина — цензура пропустить его не могла, да и Пушкин не порывался его печатать. Автограф этого вполне откровенного эротического стихотворения не сохранился, но вместе с тем источников текста более чем достаточно — их 15: это копии в сборниках Соболевского, Ростопчиной, Долгорукова, Бартенева и в ряде других. Одна из копий принадлежала Огареву и была включена им в сборник «Русская потаенная литература XIX столетия».