Три версии нас - Лора Барнетт

За очередным дорогостоящим завтраком Джессами спросила Еву:

— Как вы смотрите на то, чтобы вести у нас колонку, где вы могли бы давать советы людям, оказавшимся в трудной жизненной ситуации?

Ева на минуту задумалась.

— Рекомендации в безнадежных случаях?

— Можно и так сказать. — Джессами улыбнулась. — Но слово «безнадежный» звучит слишком пессимистично.

Парадоксальность ситуации, думает Ева, доедая суп, состоит в том, что чем больше она советует другим, как правильно заботиться о близких, тем меньше времени на это остается у нее самой. Кэрол теперь приходит на три дня в неделю и еще помогает купать Теда. Когда сразу после Рождества он заболел воспалением легких, сиделка оставалась на полные сутки и ночевала в гостевой комнате.

Они могли себе это позволить благодаря гонорару за книгу и более чем щедрому выходному пособию, которое выплатил Теду «Ежедневный курьер». Еву пригласили на встречу к новому главному редактору, который недавно перешел в «Курьер» из «Телеграф». Это была их первая встреча; сидя на удалении от редакторского стола, Ева наблюдала, как его маленькие, слезящиеся глазки бегают по кабинету.

— Тед Симпсон — великий человек. Нам его очень не хватает.

Ева удержалась от соблазна сказать в ответ: «Вы с ним даже не знакомы. Откуда вы знаете, насколько его не хватает?»

Но даже Тед предпочитает — такое у Евы создалось впечатление, — чтобы она продолжала писать. Он сказал однажды, пока еще мог говорить, что больше всего боится не за себя, а за нее — будет катастрофой, если ей придется все время посвятить заботе о немощном муже. Через несколько недель после возвращения из Рима случилось кое-что ужасное: однажды утром они вышли из поезда на вокзале Кингс-Кросс, и, когда шли по перрону, Тед вдруг утратил контроль над своим телом. Ева знала, как поступать в таких случаях: крепко взять его за руку, увести подальше от толпы, усадить и главное — успокоить. Но какая-то бизнес-леди — Ева до сих пор помнит ее строгий деловой костюм и стук высоких каблуков — громко сказала, проходя мимо:

— Напиться с утра! Какой позор!

Услышав это, Тед сжался, словно от физической боли. Когда они наконец нашли, где присесть, он закрыл лицо руками и произнес:

— Ты должна меня оставить, Ева. Я тебе обуза. Я разрушаю твою жизнь.

Ева оторвала его руки от лица — холодные, безжизненные — и принялась отогревать их в своих ладонях.

— Тед, я тебе говорила, что никуда не уйду. И не собираюсь это делать. Придется тебе меня терпеть.

Но в глубине души Ева знает: мысль о том, чтобы оставить Теда, все-таки посещала ее. Спустя несколько недель после того случая она вышла прогуляться и медленно брела к Александра-палас[22]. По дороге она присела отдохнуть на скамейку под старым платаном; открывавшийся оттуда вид напомнил ей о Париже. «Я слишком молода для этого, — произнесла Ева мысленно. — Я не просила такой судьбы. Это несправедливо».

Так оно и было — но Ева заставила себя подумать, что куда более несправедливым это было по отношению к Теду. Она представила, как покидает его, поручив сиделке, которая способна только на отстраненную, безличную заботу; оставляет одного в какой-нибудь больнице, веря, что та может заменить Теду дом. Тед был единственным ребенком в семье, его родители умерли, своих детей он не имел, Ева и Сара — все, кто у него есть; они его не оставят. И Ева любит его. Без всяких сомнений.

Из радиоприемника сейчас доносится музыка из «Арчеров»[23]. Ева слушает, закрыв глаза, наслаждаясь теплом летнего солнца и звуками сельской жизни, которыми полон вымышленный Эмбридж. Открыв глаза, обнаруживает Умберто — он превратился в благородного старика, худощавого и неторопливого, как и положено пожилому итальянскому синьору. Кот потягивается после сна на своем любимом месте, в тени под клематисами. Ева подходит к нему и чешет мордочку.

— Что ты хочешь сказать, мой дорогой итальянец? Я должна пойти посмотреть, не проснулся ли твой папочка?

Тед не спит. Ева вновь приносит поднос с едой, кладет ладонь на его лоб.

— О господи, дорогой, ты весь горишь. Хочешь, я открою окно?

Он часто моргает, глядя на нее. Ева открывает окно, и в комнату проникают звуки улицы и дуновение свежего воздуха. Она смотрит на мужа, на ту сторону его лица, которая после последнего приступа как будто сморщилась и не может расправиться. В глазах Теда Ева видит невыразимую печаль. Она говорит:

— Мой дорогой. Пожалуйста, не смотри на меня так. Это невыносимо.

Тед вновь моргает и закрывает глаза.

К тому моменту, когда Джим, вернувшись из мастерской, сказал: «Думаю, надо начинать ее искать», — они не получали никаких известий от Софи уже полтора месяца.

Сегодня вторник, на часах — начало двенадцатого. Ева стоит у окна в кухне с чашкой кофе в руке: обычно в это время она делает перерыв в литературных занятиях. Она почти закончила редактировать свой долгожданный сборник рассказов, во всяком случае, надеется, что это так.

— Дорогой, ты полагаешь, это правильная идея?

— Нет.

Джим прислоняется к дверному косяку.

— Я не считаю эту идею правильной. Но других у меня нет.

Ева садится за руль. Утро ясное и ветреное; деревья, стоящие по обочинам узких дорог, раскачиваются и гнутся, с живых изгородей падают лепестки. Джим размышляет о своей последней встрече с Софи, перед Рождеством. Дочь отвергала любые попытки пригласить ее отпраздновать вместе с ними — мобильный вечно был выключен, — и Джим решил взять дело в свои руки. Он поехал в Брайтон один; Ева проводила выходные в Лондоне вместе с Сэмом и внуками, а Джим остался дома, чтобы закончить работу над заказом, который предстояло сдать на следующей неделе. Он ехал тогда по этим же дорогам, покрытым наледью.

У него имелся адрес: Софи жила на Квебек-стрит в небольшом доме с террасой и голубым, покрытым трещинками фасадом. На звонки долго никто не отвечал. Джим подумал, что, возможно, Софи переехала, не предупредив его, — такое с ней уже случалось. Но затем она появилась в дверном проеме — точнее, ее тень, исхудавшая и дрожащая от холода в футболке с длинными рукавами.

— Папа, — сказала тень, — ты не понял? Я не хочу тебя видеть.

И закрыла дверь перед его лицом.

Сейчас они поворачивают на Лондон-роуд, и Ева спрашивает:

— Квебек-стрит, верно?

— Других координат у нас нет.

Ева накрывает его ладонь своей.