Легенда советской разведки - Теодор Гладков

Кузнецов это, конечно, понимал, но продолжал упрашивать. В конце концов он уговорил Медведева и меня, но с условием: только доехать на этих лошадях до города, а там бросить.

Прошел день, другой. Возвращаюсь откуда-то к своему чуму и вижу: стреноженные, отгоняя пышными хвостами мошкару, преспокойно щиплют травку эти самые гнедые.

Неужели что-то случилось с Кузнецовым? Ведь он должен вернуться не раньше чем через неделю и, разумеется, без коней. Срочно вызываю дежурного по штабу, спрашиваю:

- Что, Грачев вернулся?

Он отвечает:

- Никак нет.

- А лошади откуда?

- Из Ровно. Мажура и Бушнин привели.

Ничего не понимаю. Арсений Мажура и Георгий Бушнин были разведчиками отряда, выполнявшими в Ровно особое задание. Но ни один из них Кузнецова не знал! Вызываю к себе обоих. Ребята приходят довольные, сияющие. Наперебой докладывают: задание выполнили. Похвалил я их и осторожненько так, вроде бы невзначай, спрашиваю:

- А что это за лошадки там пасутся?

Мажура так и расцвел:

- Боевой трофей - в подарок командованию.

- Какой трофей? Откуда?

Мажура докладывает:

- Значит, выполнили мы задание, решили, что пора возвращаться в отряд. Идем по улице, вдруг видим, подкатывает к ресторации на шикарной бричке какой-то фриц, важный такой, весь в крестах. Переглянулись мы с Бушниным и враз решили, что такие добрые кони этому немцу ни к чему, а нам очень даже удобно будет на них до отряда добраться. Только этот фриц слез с брички...

Тут я похолодел. Неужели?..

-...и вошел в ресторацию, - продолжал, не замечая моей реакции, Мажура, - а солдат-кучер куда-то отлучился, как мы аккуратненько взяли лошадок под уздцы, отвели в сторонку и ходу! Вот и все.

Я сидел взмокший. Только и не хватало, чтобы из-за этих проклятых гнедых Мажура и Бушнин ухлопали Николая Кузнецова.

- Ладно, идите.

Так ничего и не поняв, Мажура и Бушнин ушли. А Медведеву и мне ничего не оставалось, как хоть порадоваться про себя хорошей конспирации, коли Мажура и Бушнин не узнали в немецком офицере и его кучере разведчиков из своего же отряда".

К концу лета 1943 года Кузнецов впервые ощутил, что долгие напряженные месяцы почти непрерывного пребывания в стане врагов отнюдь не прошли для него бесследно. Он, конечно, уже не испытывал прежней скованности, опасения совершить пустяковый, но необратимый по последствиям промах, однако постоянная нервная мобилизация оставалась по-прежнему его непременным спутником. Кузнецов понимал, что теперь, когда он стал среди гитлеровцев своим, у него появился новый враг - привыкание, способное привести к самоуверенности и беззаботности. А потому ни о каком ослаблении бдительности не могло быть и речи. Постоянная настороженность, установка на опасность стали как бы его второй натурой. А это изматывало даже его крепкую нервную систему.

Во время очередного наезда в отряд Николай Иванович так описал Альберту Цессарскому свой самый обычный день.

Рано утром он просыпается сразу, точно от толчка в плечо, и несколько минут лежит неподвижно, чутко прислушиваясь к тому, что происходит вокруг. Спать он привык, держа руки под подушкой, где всегда лежит с патроном в патроннике снятый с предохранителя пистолет. Затем встает, осторожно подходит к окну и из-под края занавески оглядывает улицу. Все спокойно.

Теперь можно побриться, умыться... Он идет в кухню, старается появиться там внезапно, чтобы поймать выражение лица хозяйки - не случилось ли чего за ночь, не подозревает ли она... Потом он одевается медленно, тщательно и выходит из дому. Здесь он особенно сосредоточен - не пропустить ни одного прохожего! - не следят ли за ним, не мелькнет ли удивление на чьем-либо лице - это значит, что-то неладно в его облике.

Потом в кафе встречи со знакомыми офицерами, обдумывание каждого слова, веселый, бодрый тон, улыбка. И огромное напряжение, когда рядом звучит русская или украинская речь, ничем не выдать, что понимает. И все это время бешеная работа памяти: запомнить, зафиксировать каждое заинтересовавшее тебя слово, каждую подробность, из которой вырастают потом важнейшие данные.

На этих встречах приходилось пить, иногда достаточно много, а Кузнецов никогда не увлекался спиртным и в обычной жизни алкоголь, даже пиво, не употреблял. А тут надо было изображать опьянение той же степени, какой достигли собутыльники, но сохранять голову совершенно трезвой.

Потом встречи, всегда конспиративные, с многократной проверкой, с другими разведчиками - фактически он был резидентом многочисленной агентурной сети, она включала как людей вроде него, бывавших в Ровно от случая к случаю, так и осевших здесь надолго, а также из местных жителей. Наконец, составление донесения и еще одна конспиративная встреча - на сей раз со связным. Эти контакты были даже более опасными, чем встречи с немцами: один вид офицера вермахта, беседующего с гражданским лицом из местных, уже мог привлечь внимание секретного сотрудника службы безопасности или абвера, коих в городе было изрядно.

Именно тогда Кузнецов и сказал Цессарскому ту фразу о разведке, которая калечит душу...

Кузнецову приходилось теперь думать и заботиться не только о себе, но и о тех разведчиках, которые по сути дела работали под его началом, хотя это и не было никогда оформлено официально каким-нибудь приказом по отряду. В эту группу входили Николай Гнидюк, Иван Приходько, Николай Струтинский (ставший к тому же его личным шофером), Лидия Лисовская, Мария Микота, Валя Довгер, отчасти Михаил Шевчук, здолбуновцы, Валентин Семенов. Успешно начал работать и Ян Каминский, правда, он полагал, что Зиберт - польский офицер, эмиссар лондонского правительства, благо к этому времени Кузнецов хорошо говорил уже не только по-украински, но и по-польски.

Вскоре к "Кантору" присоединился еще один поляк - Мечислав Стефаньский. У этого человека была необычная история. Внешне невидный: худощавый, невысокий, даже щупловатый, Мечислав, однако, обладал взрывным характером, а еще таким особым качеством, которое поляки и артисты цирка называют куражом. Стефаньский был местный уроженец, когда началась мировая война, он служил капралом в польской армии, участвовал в недолгих, но кровавых боях с немцами. После поражения Польши он еще с тремя солдатами перешел новую границу под Сокалем, а на советской погранзаставе заявил, что хочет и дальше продолжать борьбу с немецко-фашистскими захватчиками. С того дня и до самого нападения Германии на СССР Мечислав Стефаньский совершил восемь ходок на "ту сторону", выполняя задания советской разведки. Доходил даже до Варшавы. Последний раз он переплыл Буг и вышел на советский берег в ночь на 22 июня и, даже еще не отдышавшись, крикнул пограничникам: "Война!"

Мечиславу было приказано вернуться в Ровно к семье и ждать. После оккупации города Стефаньский устроился на работу истопником в гебитскомиссариат, его жена - Чеслава поступила на местную колбасную фабрику. Ждать своего часа Мечиславу, Метеку, как его называли друзья, пришлось полтора года. Наконец и к нему пришли люди с заветным паролем. Так Стефаньский и его жена оказались связанными с разведкой отряда "Победители", а со временем и с обер-лейтенантом Зибертом. Стефаньскому был присвоен псевдоним "Львовский", его жене - "Мура". Однако ответственные задания "Львовскому" все же стали давать не сразу. По законам разведки после долгого отсутствия связи с агентом, даже заслуженным, его самого, его друзей и тому подобное следовало проверить по новой. Могло статься, к примеру, что тот же Стефаньский оставался преданным антифашистом, но по какой-то причине попал "под колпак" службы безопасности и оставлен на свободе как приманка для тех, кто рано или поздно явится к нему на связь.