Безмолвное дитя - Сара Дензил

— Стой там, Эйден, — говорит он хриплым голосом. — Подожди минутку.

Всё не так. Он сегодня другой. Некоторое время я размышляю над тем, не пытается ли он разрешить какой-то вопрос, принять какое-то решение. Я наблюдаю за ним, и в итоге мне начинает казаться, что решение он как раз принял, и оно не сулит ничего хорошего. Дело не в выборе, например, между пиццей и китайской едой, тут что-то страшное. Я это чувствую. У меня дёргаются все внутренности, и голод прошёл. Меня тошнит.

Дверь распахивается, и он стоит, глядя на меня. На глазах у него слёзы.

— Ты хороший мальчик, Эйден. Ты всегда был хорошим мальчиком. Мы же любили друг друга, правда? Ты любил меня? А я люблю тебя.

Я не отвечаю. Кажется, я больше не знаю, что такое любовь. Но не думаю, что это любовь. Не думаю, что от любви может быть ощущение грязи, как у меня сейчас.

Он отступает на шаг, глаза его влажно блестят. Теперь он смотрит на меня. Так и будет смотреть. Одну руку он прячет за спиной, пальцы другой теребят коробку с пиццей.

Мне кажется, пиццы там нет.

Коробка открывается, и он извлекает из неё деревянную биту, похожую на ту, с которой я когда-то играл. Раундерс[27]. Так называлась игра. Мы бежали от базы к базе, отбив мяч битой. Я всегда играл хорошо, меня ставили первым. Я весь съёживаюсь. То противное ощущение в животе прошло, но теперь я чувствую себя так, словно кто-то огромной холодной рукой всё сильнее и сильнее сжимает мне внутренности.

— Извини, приятель, — говорит он. — Пора с этим кончать. Я больше не могу. Ты слишком взрослый. Время остановиться. Я бы хотел тебя отпустить, но не могу. Просто не могу, прости. Я хотел достать пистолет — ну, знаешь, чтобы было быстрее, но я не умею стрелять. Я пытался разузнать о таблетках или яде, но они могут сработать не так, как надо, а я не хочу, чтоб ты мучился, приятель. И я решил, что вот так проще. Один быстрый удар. Это я могу. Так и покончим со всем. Я знаю, что ты хочешь смерти. Ты пытался тогда, карандашом. Ты мог всадить его в меня, но вместо этого воткнул в себя. А так мы оба получим то, чего хотим. Так ведь?

Я поднял руку к лицу и понял, что плачу. В горле пересохло.

— Ты ведь не хочешь, чтоб я умер, — говорю я.

— Точно, не хочу, — качает головой он. — Но всё должно закончиться именно так.

— Я по-прежнему скучаю по прежним временам. По тому нашему походу.

— Знаю, что ты скучаешь, а вот я нет, — всхлипывает он. Это всё было… Благодаря тебе я мог жить.

— Ты забрал у меня жизнь, — отвечаю я. — Не люблю тебя.

У него из носа текут сопли.

— Не говори так, приятель.

Он опускает голову и убирает светлые волосы с глаз. Вытирает нос тыльной стороной ладони. Сегодня он в нарядной одежде. Мягкий бордовый джемпер и брюки со складкой посередине. Выглядит как человек из телевизора. Как герой из фильмов, которые он мне показывал на маленьком экране телефона. Человек, у которого в жизни всё в порядке. Врач. Адвокат. Бизнесмен. Кто-то из них. За пределами бункера он, должно быть, ничем не отличается от других. Обычный человек.

— Я ненавижу тебя, Хью, — говорю я. — И всегда ненавидел.

Он начинает петь ту песню, которую пел мне, когда я оставался на ночь у него дома. Ту, которую поёт мне по вечерам, рассказывая о Джози и маме с папой. Папа сейчас в армии. Он солдат. Иногда я представляю себе, как он стреляет в Хью из автомата.

Он берёт биту обеими руками, широко расставляет ноги и расправляет плечи. Я отхожу ещё на шаг назад. Ноги у меня ватные, и сейчас меня либо вырвет, либо я обмочу штаны. Я не хочу умирать, не хочу. Но он больше меня. Если я буду с ним драться, смогу ли победить? Нужно попробовать. Я должен.

— Ты должен ненавидеть меня, Эйден, — говорит он. — Я думал, что хочу убить тебя. Я был уверен. — Он склоняет голову и медлит. Кажется, будто время растягивается и этот момент будет длиться вечно. Но потом он говорит: — Всё равно с этим надо покончить.

Он заносит биту над головой, как будто собирается ударить меня, но как раз когда я собираюсь с силами и готовлюсь напасть на него и ударить первым, он опускает биту и, громко крича, бьёт себя по лицу, разбивая нос. Я тоже кричу, пугаясь вида крови, хлынувшей у него из носа. Боюсь, что он снова замахнётся и ударит себя по голове.

Хью падает на пол, роняя биту. Я подбегаю и наклоняюсь к нему.

— З-за-к-кон-чи д-де-ло. — Изо рта у него течёт кровавая слюна.

Я качаю головой.

Хью протягивает руку и подталкивает биту ко мне.

— Б-бей.

По моему лицу текут слёзы, из носа начинает капать. Мне страшно. Я не знаю, что делать. Я отхожу в сторону и чуть не падаю, споткнувшись о биту. Хью лежит с разбитым лицом и опухшим глазом. Если бы я взял ключи и ушёл, он пролежал бы здесь ещё много часов, страдая от боли. Я не знаю, насколько серьёзны его раны. Он может умереть сам по себе. Но я могу пойти за помощью. Мой рассудок на грани, он не может справиться с происходящим, он отказывается делать выбор.

Я не хочу делать выбор.

Я хочу, чтобы всё прошло.

Я наклоняюсь и поднимаю биту.

Я поднимаю её над головой.

Дело сделано, Хью дёргается два или три раза и замирает. Его глаза изменяются. Теперь они не блестят и не сверкают, как положено глазам.

А потом я думаю о том, как ему повезло, ведь ему больше не нужно ни о чём помнить. Мысли покинули его, и ему больше не нужно думать о клетке.

Немного крови попало и на мою рубашку. Я снимаю её и вытираю кровь на полу. Я оттаскиваю Хью в угол и накрываю его своей футболкой, потому что я больше не хочу видеть его лицо. Я вытаскиваю ключи у него из кармана и отпираю дверь. Я выключаю свет и спешу по ступенькам наружу. Чем выше я поднимаюсь по ним, тем страшнее мне становится. Не дойдя до верха, я бросаю ключи. Воздух свеж, и я делаю два глубоких вдоха, но меня всё равно трясёт.

На улице темно, я не знаю, куда иду, но продолжаю идти. На земле много листьев, вокруг деревья. Идёт дождь. Я дважды падаю.

Я пою песню Хью.

Потом я решаю, что больше не хочу вспоминать. Кто-то находит меня. Я знаю, кто я, но не хочу им говорить. Я не хочу ни с кем говорить и не хочу вспоминать. Я хочу, чтобы все мои мысли покинули меня, как мысли Хью покинули его.

Я не хочу помнить.

Я назвала её Джиной в честь матери. У неё мои глаза и рот Джейка, но мы не будем говорить о её сходстве с Джейком. Медсестра привела Эйдена посмотреть на меня и новорождённую сестру после окончания родов. Я взяла свою ёрзающую малышку, запеленала в мягкое одеяльце и дала подержать сыну. Сыну, который пугал меня и которого я считала опасным. Сыну, которого пресса называла не иначе как «диким» и намекала на то, что за годы одиночного заключения он отвык от человеческого общества. Эйден бережно держал её на руках, будто драгоценную хрупкую вещь. Так оно и есть. Она была прекрасна, как и Эйден, когда родился. Она боец, мы обе бойцы. Мы вместе прошли через все испытания и теперь вознаграждены её присутствием в этом мире. Она была жива, и она была самим совершенством, и я была счастлива, что поборолась за наше будущее.