Русская красавица. Анатомия текста - Ирина Потанина

— Да не хочу, не хочу. Ну что ты опять подкалываешь?

— И не станешь, потому что мы из игры выходим. Мы — уезжаем, и все нам по фигу…

Артур на время успокаивается, а потом снова нападает с упреками:

— Ну, как можно быть такой растяпою? Как думаешь, отчего у Рины речь ровно на одну сторону кассеты влезла? Ровно. Ни меньше, ни больше. И трагичный эпилог, и все должные паузы… А? Не показалось тебе это неестественным? Она заранее речь готовила. Или ей готовили, это уж не знаю. Дали задание автору — на столько-то минут речь с признанием. И вот, пожалуйста. Все четко, гладко, без запиночки. Все же, скорее, Рина сама писала. К чему лишнее звено в операцию втягивать? А Лиличка в жизни человеческий текст написать бы не смогла. Нет, ну почему люди так тупо работают, а им это с рук сходит? Рассказ точно уместился по времени на кассету! О правдоподобности никто даже и не заботился… А если б ты оказалась не такой доверчивой? Ты ведь актриса, вроде, должна за версту хорошо заученные и отрепетированные тексты чувствовать. Отчего не раскусила?

— Кусачки для тебя берегла, — фыркаю, отбиваясь от этих вечных попыток воспитания. Потом понимаю, что с ним так нельзя — тоже в ответ фырчать станет, а объяснять что-либо и не подумает. Меняю тактику: — Пойми, когда настроен на доверие к миру, никаких подвохов не замечаешь… А когда наоборот — живешь, как на вулкане, в постоянном напряжении и обиженности, ведь при желании в чем угодно зачатки обмана обнаружить можно. Я давно уже выбрала для себя первый способ жизни. И не буду его менять даже после всех этих разоблачений и носотыканий…

— По сути, они убили Марину. — Артур продолжает уже сам с собой. — Хотели виртуальной смерти, да переборщили, довели до физической. И я зачинщик этого действа. — ухмылочка на этот раз вышла жалкой и скомканной. — Ах, как старательно я продумывал механизм, который бы полностью стер место Марины в нашем городе… Страховался, опасался, что она «всплывет» в самый разгар акции по оплакиванию Черубины…

— Вероятно, очень прибыльной акции? — и отчего я сделалась такой жестокой? Человек кается, душу мне раскрывает вместе со всеми ее протухшими потрохами. А я, нет, чтоб посочувствовать, утешить, мол «ты не виноват», только масла в огонь подливаю… — Извини, я какой-то сволочной сделалась со всеми этими закидонами окружающего. Тренируюсь на кошках, ну, то есть, на тебе. Репетирую предстоящие перестрелки с врагами. — сама себе опротивев, лезу оправдываться. Прижимаюсь, в лицо заглядываю, ищу прощающего взгляда и ответного порыва… Желательно, совсем не делового характера.

— А вот и не метко! — это он, я так полагаю, и про язвительность мою и про последующее подлизывание. — Прибыли меня абсолютно тогда не интересовали. То есть я брал, конечно, свою долю, и прижал бы каждого, кто б осмелился ее у меня отобрать. Но не из корысти, а от принципа. Мне всегда был важен сам процесс. Это потрясающе здорово, взять обычного, ну, разве что немного выдающегося талантами человека, подкрепить обычным, ну, разве что, немного выдающимся заработками, спонсором и из этого ничего вдруг устроить настоящий ажиотаж, суматоху, нежданные прибыли и всеобщую одержимость. Люблю воплощать в жизнь красивые сложные проекты. Это громадный, ни с чем не сравнимый кайф!

— Прямо таки ни с чем? — изгибаюсь, многозначительно протискиваясь бедрами под его лежащую на постели руку… Не отреагирует — обижусь! И категорически не буду развивать дальнейшую инициативу… Работоголик хренов!

— Ну, разве что с одной вещью… — взгляд Артура затуманивается, то ли действительно от желания, то ли направленный железным логическим доводом: перед ним живая, жаждущая женщина, и не ответить на ее призыв означает в лучшем случае полный разрыв, а в худшем — дикий скандал. — Ну, то есть, не вещью, ну, то есть процессом, а точнее процессом, связанным с вполне конкретной особой, ну, то есть м-м-м-м…

Терпеть не могу всю эту болтологию. От других, конечно, приятно слышать было, а от Артура — доки технологий и всевозможных психологический премудростей — как-то не слушается. Постоянно подозреваю, что он специально это говорит, руководствуясь строгими расчетами и знанием женской психики. Нормальных мужчин нормальные женщины любят поначалу ушами, я же, как ни вызывающе это смотрится, сразу задействую другие органы.

* * *

Пса звали Гав, он был обожаем Людмилой и, конечно же, считался пуделем.

— По крайней мере, процентов на семьдесят, — сообщает Людмила не без иронии. — Ветеринар, к которому Гав водил меня сегодня, громко сокрушался, что у такой хозяйки и вдруг нечистокровная порода… Пришлось объяснить, что выбирают — мужей или друзей для корысти, а любимых и родных дает судьба. Ветеринар проникся…

Гав смиренно возлегает возле балкона, всем своим видом демонстрируя озабоченность. Прививки ему явно не понравились. Да и в кабинете он чувствует себя совершенно лишним.

— Потерпи, — подбадриваем его мы с Людмилой, — Сейчас дядя Миша приедет и увезет тебя домой. Он уже пять минут, как выехал. Правда, он ездит так осторожно, что добираться будет невесть сколько…

Мы с Людмилой сегодня большие бездельницы. План срывается, впору хвататься за головы, а мы — не в состоянии. То есть не настоящий план, разумеется, не а тот, что для отчетности. «Авось пронесет», — думаем, — «Авось Лиличка сегодня в тексты заглядывать не захочет…» Вообще-то мы намеренно пишем страшную нудотину, чтобы Лиличке ее вычитывать впредь не хотелось. Тоже, между прочим, искусство: написать так, чтоб формально придраться было не к чему, чтоб забраковать вещь не хотелось, но и изучать ее дальше тоже желание бы исчезло. Людмила в подобных делах большой ас, потому как училась в аспирантуре в советское время, да еще и работала в институте филологом. Но и у нее бывает апатия.

— Не могу! Надо расклинить мозги. Давай в шахматы?

Встречаю ее предложение радостью, потому как и самой требуется пауза. В своей работе я как раз дошла до описания первого дня работы у Лилички. Записи о настоящем времени веду постоянно, с того момента, как обрела серьезные подозрения о Лиличкиной нечестности, с того дня, как подслушала их с Геннадием разговор о сорванном Мариной эфире. Это хорошо, это существенно экономит время написания. А вот о начале работы, о тех временах, когда ничего еще не фиксировала, писать не так легко. Приходится вспоминать, выкапывать, отрывать вымысел моей испорченной страстью к сюжетам памяти от событий, происходивших в действительности…

В общем, отзываюсь на призыв поиграть с большим энтузиазмом.

Тем более, что играть с Людмилой — сплошное удовольствие. Равно как и работать, и общаться и даже просто сидеть в одном кабинете, в четыре руки выстукивая дробь на клавиатурах. Людмила — хорошая. Я — плохая. Я вру Артуру…. Беспрерывно вру и пытаюсь урвать себе еще хоть денечек нашей сомнительной идиллии.

— Перестань, — утешала меня Людмила совсем недавно, — Твои угрызения смешны. Они уместны только в том случае, если Артур сам говорит тебе всю правду! А я в этом сомневаюсь. Не тот человек, не те привычки….

— Ох, ну, конечно он говорит мне правду! — я бросилась оправдывать его, сама поражаясь своей горячности. — Конечно всю правду. У нас не те отношения, чтобы замалчивать… Слишком близкие. Любая фальшь сразу чувствуется…