Времена не выбирают - Макс Мах

Кирилл бросил взгляд вправо. Впрочем, это только так говорится, «бросил». На самом деле это простое движение стоило ему такого неимоверного напряжения сил, что пот снова потек ручьями по спине. Но все-таки он смог посмотреть вправо и увидел, что парень, который до этого, хоть и с трудом, шел вперед, уже никуда не шел, а стоял на коленях и, удерживая трясущимися руками свое грозное оружие, пытался выцелить врага, но сделать этого, видимо, учитывая скорость перемещения дерущихся, не мог.

Еще правее…

К удивлению Урванцева, Роберт все еще стоял на ногах. Вся его грудь была залита рвотой, губы прокушены, но он стоял и двумя руками держал перед собой пистолет незнакомой Кириллу конструкции. Ульрика стоять не могла. Она сидела на земле, привалившись спиной к скамейке, и тоже держала перед собой пистолет. Она была бледна, как смерть, лицо было мокрым от слез и пота, оскаленный рот – в крови, и пистолет ходуном ходил в ее дрожащих руках, но она была в сознании.

Однако по-настоящему удивил бы Урванцева, если бы он был способен сейчас на удивление, старик Маркус. Как ни странно, Маркус оклемался и стоял теперь на широко расставленных ногах, хотя его ощутимо водило из стороны в сторону.

Рубашка у старика была разорвана, что называется, до пупа, и левой рукой он сжимал амулет, запрятанный в черный кожаный чехол, который висел на груди, а в правой сжимал револьвер с длинным стволом.

«Дела!»

И вдруг все кончилось. То есть конечно же не все, но химия, убивавшая их всех на этой иерусалимской площади, перестала действовать. Урванцев даже не понял, где проходила граница между «до» и «после». Просто вот только что он буквально умирал, и сразу затем – без какого-либо видимого перехода – его отпустило. И одновременно началась стрельба.

Боевые рефлексы сработали сами по себе, бросив Урванцева на камни мостовой, и уже оттуда, откатываясь в сторону, он снова увидел высокую экзотическую фигуру, которая, то исчезая из виду, то возникая снова, стремительно перемешалась по площади. Что делал этот странный человек и для чего, Кирилл сначала не понял. Во всяком случае, он уже ни с кем не дрался, а для того, чтобы уйти с линии огня, такие прыжки были не нужны.

Два неподвижных женских тела распластались на камнях площади. Черноволосая Прагер лежала, упав навзничь, ее распустившиеся во время боя волосы закрывали обращенное к небу лицо. А золотистая блондинка Тата – когда она успела вступить в бой?! – лежала, упав на землю ничком. Огонь вели Роберт и Маркус и тот смуглый парень, в руках которого оказался не обрез, а что-то вроде миниатюрного боевого лазера. Ульрика как раз поднималась с земли, собираясь, видимо, тоже вступить в бой, а Кержак, не заморачиваясь лишними движениями, лежа, перезаряжал свой пистолет. Когда он успел опорожнить обойму, Урванцев не знал, но такими вопросами голову и не загружал, потому что было не до того.

Он снова посмотрел на площадь, остро жалея, что не вооружен, и в этот как раз момент прямо в воздухе, у дальнего края площади, вспыхнули три проблесковых маячка и, послав серию ослепительно-ярких лучей во все стороны, сгорели, оставив после себя лишь быстро тающий в вечернем воздухе черный дым.

Раздумывать дальше было незачем, да и некогда. Время пошло, а ситуация продолжала оставаться неясной – выстрелы «танцующего» негра пока не достали – и сулила, как подсказывала Урванцеву интуиция, еще немало неприятных сюрпризов. Перекатившись на бок, он вытащил из кармана тяжелый серебряный портсигар, в котором прятал маленький SD и, открыв, сунул туда сложенное вчетверо письмо к Утесу. Кирилл как раз успел захлопнуть портсигар, как произошло сразу три события, подтвердивших, что его интуиция была, как всегда, права.

Почти в центре площади воздух потек, как вода. Это было похоже на кусок водопада, «вырезанный» и перенесенный каким-то чудом прямо сюда, на городскую площадь древнего Иерусалима. Только это была все-таки не вода, а что это было, Урванцев так и не узнал, потому что на него снова обрушилась волна дикого иррационального ужаса, от которого свело мгновенным спазмом кишечник, и рвота фонтаном ударила изо рта. Но сознания он не потерял и контроля над собой не утратил. Поэтому и увидел, как прямо из воздуха, сквозь призрачную завесу «льющейся воды» выскакивают на площадь какие-то люди, похожие на боевых роботов из тех фантастических фильмов, которые в последние годы строгали как советские, так и американские киностудии в огромных количествах.

«Ах ты ж!!!»

Лазерный разряд – или что это было? – ударил в одного из «роботов», и грудная пластина того вспыхнула нестерпимым оранжевым пламенем. Человек – а человек ли это был? – взмахнул руками, теряя свое оружие, и стал заваливаться на спину. И тут же несколько вражеских лазеров – а в том, что это враги, Урванцев не сомневался – ударили в сторону стрелявшего смуглого парня, но одновременно откуда-то с крыш и из темных окон обступавших площадь зданий засверкали ответные выстрелы. На площади стало светло, как днем, световые вспышки били по глазам, как шоковые ружья «чистильщиков» из антипартизанской бригады «Америка». Однако именно эти бичи яростного смертельно опасного излучения неожиданным образом вырвали Урванцева из полубреда, в котором он теперь находился, и Кирилл осознал, что во всей этой дикой вакханалии есть нечто, повторяющее пройденное. Сквозь ад скоротечного боя стремительно двигалась высокая, казалось, совершенно неуязвимая для жестокого огня фигура, и двигался этот непонятный негр снова к скамейке, около которой все еще группировалась их маленькая компания.

Времени не оставалось совсем. Урванцев поднялся с земли рывком, чувствуя, как протестующе вопят налившиеся болью и немощью мышцы, и, не раздумывая больше, швырнул свой портсигар в створ далекого и теперь уже окончательно недоступного портала. Он увидел, что бросок получился удачным, как в те еще времена, когда курсант Урванцев лучше всех в училище бросал на полигоне учебные гранаты. Маленькая вещица исчезла в створе портала, над головой Урванцева, обдав его мгновенной волной жара, пронесся какой-то похожий на сверкающую звездочку заряд, сверкнуло слева, как будто открылся на мгновение горящий яростным огнем глаз чудовища, и Кирилл прыгнул.

Урванцев не успел ничего понять, тем более осмыслить, он просто почувствовал опасность, угрожающую Ульрике, и прыгнул к ней, чтобы защитить. Нет, он ничего не увидел и не услышал ничего, а именно почувствовал, «вынул» из горячего воздуха боя, уловил своим шестым чувством – инстинктом прирожденного разведчика, – позволяющим иногда перехитрить саму смерть. Впрочем, на этот раз Урванцев играл в чет-нечет с чужой смертью. Он действительно обманул костлявую, вырвав у нее Ульрику в самый последний, решающий момент, но взамен подставил себя. И, если Урванцев не знал наверняка, просто не успевал увидеть и понять, что угрожает девушке, то относительно того, что он сейчас делает, неясностей у него не было. Это невероятно, конечно. Практически невозможно, однако все так и случилось, потому что была у полковника Кирилла Урванцева эта необычная особенность – способность чувствовать смерть, как бы стремительна она ни была.

Кирилл прыгнул с места. У него ни на что уже не оставалось времени. Вернее, его не было у Ульрики. Он прыгнул так, как не прыгал никогда, вложив в прыжок все силы, все, что у него еще оставалось, и то, чего у него, казалось, уже не было. И он успел. Удар в грудь был ошеломляюще жесток. Он выбил из Урванцева дыхание, казалось, вместе с жизнью и отбросил назад. Кирилл почувствовал, как сбивает спиной Ульрику и летит наземь. Но уже своего падения почувствовать он не смог, потому что неожиданно – гораздо раньше, чем это должно было случиться, – пришла боль. Это было странно, но в тот момент Урванцев уже не мог мыслить такими категориями, как время реакции и болевой шок. Он просто ощутил страшную, нечеловеческую боль в груди, но сознания не потерял – возможно, потому что его держал Е-100 – и вдруг увидел над собой черное бархатное небо и огромные звезды, но боль корежила его, отвлекая от вечной красоты ночного неба, а он не мог даже закричать, потому что у него уже не было дыхания. И все-таки еще одно дело – теперь, вероятно, уже и в самом деле последнее дело в своей жизни – он сделать успел. Урванцева качнуло в сторону, но в том состоянии, в котором находился Кирилл, он даже не понял, что это Ульрика, прижатая его телом, пытается из-под него выбраться. И ее дикого крика, от которого, должно быть, проснулась половина города, он не услышал. Урванцев упал на бок, выплескивая на мостовую кровь из разбитой груди, но и этого не почувствовал и не увидел. Видел он сейчас выпавший из руки старика Маркуса длинноствольный револьвер и свою ладонь, оказавшуюся совсем близко от его рукоятки, и последним усилием воли заставил себя двинуть руку и сжать пальцы на рукояти незнакомого оружия. Он уже не понимал ничего, уйдя глубоко в неистовство неимоверного страдания, но тут его снова перевернули, и Урванцев увидел Цель. Цель не имела уже для Кирилла никаких специальных отличий. Это не был человек, в частности, высокий чернокожий мужчина в странной одежде. Но Урванцев знал, что это Цель. Вот это Урванцев знал совершенно точно, и стрелял он до тех пор, пока мрак небытия не сомкнулся над ним…