Три пятнадцать - Джослин Джексон

Я покачала головой. Хорошо, что я узнала правду о маме и тех косточках, но Босс неправильно меня поняла.

– Нет, не как это случилось, а как ты догадалась?

Глаза Босса затуманились, взгляд смягчился.

– По Лизиному сундучку. Розовое платьице, утка… я не забыла, чье это.

– Но… раз ты в курсе с того самого дня… Почему мне ничего не сказала? – медленно и отупело выговорила я.

– Решила, что тебе лучше не знать. – Босс улыбнулась, но улыбка получилась бледной тенью ее обычной улыбки. Она сердито взглянула на «вольво».

Мне все равно не верилось. Ничего не изменилось, ровным счетом ничего. Босс знала, что я ей не родная, но была такой, как прежде, хотя под конец я вела себя отвратительно. Она была такой же строгой, такой же заботливой, так же со мной разговаривала, так же жарила мне яичницу. Короче, в голове не укладывалось, но я смотрела в ее серьезные глаза и видела Босса, родную, прежнюю. Она оставалась такой и когда я прививала себе клептоманию, и когда устраивала облаву в Утятнике, и когда таскала пистолет в школьном рюкзаке.

Я подалась к Боссу, уткнулась носом ей в колени и в миллионный раз за день заревела.

– Тише, деточка, тише! – приговаривала Босс, гладя меня по голове, совсем как раньше, когда я еще дошкольницей то и дело мучилась кишечным гриппом. – Все будет хорошо.

Лиза украла меня, мерзкий бугай лапал мою грудь, мы с Роджером нашли мою мать, она оказалась ходячим кошмаром, она меня видела и, не дай бог, захочет вернуть, а Босс беременна, ребенок однозначно станет ей дороже меня, в любую минуту может прийти любая беда. До беды один шаг, я поняла это, побывав в бунгало на Фокс-стрит, да и столько настоящих бед уже случилось.

Но Босс такая же, как прежде.

– Все будет хорошо, все обязательно будет хорошо, – повторяла она.

Босс гладила меня по голове, а я не отстранялась. Я прильнула ухом к ее животу, где рос малыш. Ушей у него еще не было – он не слышал меня и не знал. Вдруг я почувствовала, что мы не чужие. Это же здорово, просто замечательно! Тот малыш словно прижимался ко мне изнутри, а Босс прижимала меня к нему снаружи. Мы оба родные ей, по-настоящему родные.

Я прекрасно понимала: это лишь передышка, короткое затишье между недавно закончившимся говнопадом и тысячей следующих. Только я не боялась. Как там говорила Босс? Все будет хорошо? Я верила: пока у Босса есть я, а у меня Босс, что бы ни стряслось завтра, будет по слову ее.

Однажды я разбила кирпичом большое витражное окно в церкви, куда ходили мои родители. Поступок, конечно, некрасивый, но в тот момент это казалось вполне правильным. Шестнадцатилетняя, я уже положила чек от Вестонов в банк и купила подержанную «хонду-цивик», чтобы увезти Лизу на требуемые сто миль и не портить блестящее будущее ее отца.

Спала я плохо, поэтому мы с Лизой еще до рассвета сели в нагруженную вещами машину и пустились в путь. К шоссе мы ехали мимо Первой баптистской церкви. В ней я выросла, в ней меня крестили, в ней собирался мой скаутский отряд. В хоровом зале миссис Финч, органистка, учила меня играть на фортепиано. На маленькой детской площадке за классами воскресной школы, где-то в средней школе, я разделила первый сушеный поцелуй с Бобби Босси. Я думала, что и венчаться буду здесь, а в большом зале устроят прием с креветочным деревом, огромным белым тортом и пуншем «Морская пена» из имбирной шипучки и шербета.

Когда появился живот, терпеть косые чопорносочувственные и откровенно возмущенные взгляды стало невмоготу. На совете пресвитеров обсуждали, как ограничить мое «влияние» на других девочек из Группы молодых баптистов, как минимум три из которых не беременели только потому, что в отличие от меня всегда помнили о презервативах. «Заблудшая овца! – вздыхали за моей спиной. – Ее не исправишь». Никто из прихожан не заглянул ко мне, чтобы подарить Лизе хотя бы вскрытую пачку подгузников или старую купальную простынку. Нежеланным детям подарки не нужны!

Проезжая мимо, я невольно засмотрелась на большое витражное окно в алтарной части церкви. Витраж изображал босоногого Иисуса с длинными каштановыми волосами. Иисус в развевающемся белом одеянии выходил из обвитой плющом беседки на землю, усыпанную листьями и цветами. Он поднял руки в приветственном жесте и раскрыл ладони. Воскресными утрами Иисус тысячу раз тянулся ко мне, тысячу раз солнечные лучи пронзали витраж, заливая меня волшебными красками.

Но с улицы, да еще в такую рань, витраж казался темным. Я поняла, что даже после рассвета яркие краски достанутся лишь тем, кто внутри. Слабые электрические лампы церкви не подарят красоту тем, кто на улице, тем, кого выставили за дверь. Нам же с Лизой доставалась темная изнанка Иисусова.

Сперва гнев охватил мои руки. Они повели машину на стоянку церкви, прежде чем я разобралась в своих чувствах. Потом включилась голова – я заехала в самую глубь стоянки, поближе к витражу. Лиза спала, и я не заглушила мотор, чтобы его мерное урчание баюкало малышку. Я выбралась из салона, пересекла узкую тропку и застыла прямо под витражом.

У самой стены церкви была клумба, обложенная красным кирпичом. Я подняла увесистый кирпич, примерилась. Страшно хотелось швырнуть его в центр белого одеяния Иисуса. Я представила громкий треск, потом мелодичный звон осколков, падающих на бортик купели. Услышу стук стеклянного дождя по ковру, сяду в машину и уеду без оглядки.

Я не думала о том, что, если меня поймают, восстановление витража и услуги адвоката съедят львиную долю откупных. Совсем девчонка, о последствиях я вообще не думала, и спящая на заднем сиденье Лиза была тому живым подтверждением. Я отступила на десять шагов, подняла руку и швырнула кирпич в окно.

Кирпич угодил в зеленый лист внизу витража. Он пробил зеленую ячейку, но остальная часть окна даже не шелохнулась: ее защитила металлическая рама. Я тотчас бросилась к клумбе, взяла два кирпича и швырнула их в окно со всей силы, что была в тонких девичьих руках. От одного треснула нога Иисуса, другой попал в металлическую раму, совершенно не повредив витраж. Оба кирпича отскочили и полетели вниз. Я едва увернулась и еще раз сбегала к клумбе за кирпичами.

Потом я остановилась, тяжело дыша, а через минуту опустила кирпичи, села в машину и уехала с чувством поражения. То, с чем я боролась, оказалось слишком большим и слишком защищенным – настоящего вреда мне не причинить.

С тех пор я ни разу не терпела столь сокрушительного поражения. Ни разу до того, как попала на стоянку заправочной станции «Шелл» близ Монтгомери, штат Алабама. Мози рыдала и льнула ко мне совсем как в три года, когда она боялась живущих под кроватью чудищ. Мы только что побывали там, откуда ее украла Лиза. Биологических родителей Мози я не видела, даже в дом не зашла. Мне вполне хватило лица бедной девочки, жуткого района и облезлого розового бунгало, такого запущенного, что на покосившиеся слуховые окна вполне можно было натянуть вывеску: «Лучший мет по лучшим ценам». Зато я вернула Мози – разыскала ее и теперь везла домой. Мне казалось, самое страшное у нас с ней позади и все наладится.