Атаман Платов - Владимир Лесин

Французский мемуарист не назвал имени атамана. Но у меня нет сомнений в том, что это был Матвей Иванович. Кто, кроме него, мог в течение трех месяцев находиться позади русской армии?

В первую же ночь пребывания французов в Москве начались пожары, вызвавшие у них упадок духа, едва «встрепенувшегося» после вступления в русскую столицу.

Русская армия, оставив Москву, двинулась по направлению к Рязани, потом, круто повернув на запад, устремилась к Подольску. Казаки же, прикрывавшие ее отход, продолжали идти по прежнему маршруту, увлекая за собой неприятеля. В районе Красной Пахры войска расположились лагерем и простояли там неделю.

Переход с Рязанской на Калужскую дорогу был осуществлен в ночное время быстро и столь скрытно, что французы, ничего не подозревая, десять дней гнались за казаками, не обремененными заботами о защите армии. Потом, когда Наполеон понял, что Кутузов перехитрил его, он бросил на поиски русских корпуса Орнано, Бессьера, Понятовского и Мюрата.

Между тем Кутузов, снявшись с позиции у Красной Пахры, перевел армию к селу Тарутино и 21 сентября расположил лагерь в его окрестностях. «Сие действие, — писал Барклай де Толли, — доставило нам возможность довершить войну совершенным истреблением неприятеля».

Кутузов привел в Тарутино 87 тысяч регулярной кавалерии и пехоты при 622 орудиях и 28 казачьих полков. Все эти войска он разместил на позиции довольно тесной, но сильной, укрепленной естественными преградами — реками Нарой и Истьей, оврагами, высотами, лесами. Кроме того, главнокомандующий возвел с фронта и флангов 10 батарей.

Тарутинский лагерь, по свидетельству участника и первого историка Отечественной войны Дмитрия Ивановича Ахшарумова, «неприступностью своею походил на крепость», надежно прикрывавшую от неприятеля Калугу с провиантскими магазинами, Тулу с оружейным заводом, Брянск с литейным двором и сельскохозяйственные губернии России. К тому же он ставил под угрозу флангового удара Московско-Смоленскую дорогу и исключал возможность наступления французов на Петербург, о чем Кутузов писал Александру I.

Претендентов на авторство тарутинского флангового марш-маневра много. Возможно, и М. Б. Барклай де Толли, и Л. Л. Беннигсен, и К. Ф. Толь, и «стратеги», никому не известные, но не менее амбициозные, задним числом находили в нем нечто отвечающее их собственным представлениям о наиболее эффективных возможностях разгрома неприятеля. Все-таки они были профессионалами. И каждому потом, несколько лет спустя, хотелось войти в фарватер истории «великого года России». Но в самых общих чертах эта мысль возникла в голове М. И. Кутузова. Думаю, не случайно уже на совете в Филях он приказал армии отступать из Москвы именно по Рязанской дороге. Путем проб и ошибок главнокомандующий, определив слабые стороны позиций у Подольска и Красной Пахры, перевел войска в Тарутино, причем сделал это вопреки возражению тех, кто позднее желал присвоить себе его идею спасения Отечества.

Правильно сказал историк Н. А. Троицкий: «Главнокомандующим был Кутузов. Он принимал решение, одобрял или отклонял любые советы, ему и принадлежит честь Тарутинского маневра».

Войска расположились в Тарутино, а главная квартира — в трех верстах от него, в Леташевке, где в крестьянских избах и даже в сараях устроились не только генералы, занятые подготовкой армии к контрнаступлению, но и те же «праздношатающиеся», кои и Барклаю де Толли не давали покоя. Правда, некоторых он выпроводил, но осталось немало. И все высокопоставленные: герцоги Август Ольденбургский и Александр Вюртембергский, граф Федор Ростопчин и барон Иван Анштет, начальник главного штаба Леонтий Беннигсен и представитель английских вооруженных сил сэр Роберт Вильсон… Все они плели интриги против Кутузова, осуждали фельдмаршала за то, что он «много спал и мало делал», жаловались на него Александру I, не зная того, что император своим рескриптом от 8 августа разрешил ему читать все письма, отправляемые из армии на высочайшее имя.

Однако Михаила Илларионовича не так просто было свалить, если даже он засыпал иногда по старости лет на каком-нибудь совещании генералов. На одних он не обращал внимания, других, кто слишком мешал, изолировал, а со временем удалял из армии, третьи сами убирались восвояси. Сложнее было с сэром Робертом Вильсоном, ибо в отношениях с ним действовали нормы международной этики. Из всех «праздношатающихся» он вызывает особый интерес: английский генерал жил в Леташевке на одной квартире с донским атаманом, оказавшимся не у дел.

Матвей Иванович угощал Роберта Томаса донским вином, которое показалось иностранцу «даже лучше шампанского», а также сушеной стерлядью и копченой семгой. И, кажется, в изобилии. «Сей подарок тем приятней для меня, — писал Вильсон жене в Лондон, — что я могу разделить его с другими».

С кем делился таким богатством иностранец и в какой форме? Не знаю. Думаю, однако, застолий не устраивал — не по-английски это.

Роберт Вильсон — Александру I,

15 сентября 1812 года:

«…Генерал Платов на одной квартире со мной. Я надеялся, что ему дан будет отряд из четырех тысяч казаков и четырех эскадронов гусар с шестью легкими пушками и, может быть, несколько батальонов егерей; в таком случае я намерен был послужить с ним некоторое время в твердом уверении, что увижу много отличных предприятий и услуг Вашему Величеству. Но я нахожу его после 42-летней и отличной службы — чему в продолжение двух наитруднейших кампаний я был очевидным свидетелем — ныне безо всякой команды и удаленным от тех, кои уважают его как отца и как начальника. Он сильно чувствует свое унижение, и я должен признаться, что разделяю с ним оное и очень надеюсь, что дано будет повеление о поручении ему по крайней мере тех казаков, кои следуют на подкрепление здешней армии, с присовокуплением Атаманского полка…»

Сэр Роберт Вильсон мог знать Матвея Ивановича с конца января 1807 года, когда тот прибыл в действующую армию и принял участие в сражении под Прейсиш-Эйлау, а потом стать «очевидным свидетелем» арьергардных боев казаков под его командованием по пути отступления русских войск к Фридланду. Какие отношения сложились между ними? Вряд ли они продвинулись дальше бесед за бокалом донского искристого вина. Так что крылатая народная мудрость — «скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты» — в данном случае бьет мимо цели. В необъятном море мемуарной литературы об Отечественной войне нет даже намека на принадлежность атамана к оппозиции по отношению к М. И. Кутузову. А английский генерал был в числе самых активных ее деятелей. Он неоднократно просил британского посла в Петербурге лорда Вильяма Каткарта добиться отстранения фельдмаршала от должности главнокомандующего и назначения на его место Л. Л. Беннигсена.

В армии к Вильсону относились крайне отрицательно. Вот что писал о нем декабрист А. Н. Муравьев: «Этот господин, по моему мнению, был прямой шарлатан, русские его вообще не любили потому, что он во все вмешивался, не имея на то никакого права, но пользовался вместе с тем каким-то покровительством нашего двора».

Случайно ли Вильсон и Платов оказались на одной квартире? Трудно ответить на этот вопрос вполне определенно. Но если допустить возможность «притворной ссоры» между главнокомандующим и атаманом, то это соседство может оказаться и результатом трезвого расчета «хитрого, как грек», по определению английского сэра, Михаила Илларионовича и не уступавшего ему в этом качестве Матвея Ивановича, которого даже ближайшие соратники называли «шельмой».