Обреченные - Эльмира Нетесова

А потому, чертыхнув в очередной раз власти, решили больше не бередить память семьи Горбатых, быть осторожнее, осмотрительней. И выздоровевшего деда Антона снова поставили стеречь на реке всякую жизнь, движущуюся к Усолью.

Ссыльные так и не узнали, что на след убийцы Варвары следователь вышел через неделю. Им оказался заведующий районным домом культуры, который даже не подозревал, что убил Варвару, пытавшуюся задушить методистку дома культуры.

Узнав обо всех тонкостях того дня, следователь доложил прокурору:

— Задушить методиста? Ссыльная? Ну уж это слишком! Да случись такое, я ей не срок, «вышку» просил бы не задумываясь. И суд, думаю, согласился бы с моим мнением.

— Это верно. Но убита все же Горбатая, — напомнил следователь.

—, При необходимой обороне! Ведь действия Горбатой угрожали жизни! Да и не было у ребят умысла убить ее! Они поехали провести мероприятие и никаких личных отношений, вражды с усольцами у них не было.

— А частушки? — напомнил следователь.

— Они людей в войну убивали! Наших людей! Что такое частушки в сравненьи с этим?

— Но не Горбатая! — возразил следователь.

— Для ребят все ссыльные одинаковы. Их нельзя в том винить. Они находились на работе. И в экстремальной ситуации поступили так, как и полагалось, спасли коллеге жизнь. Останься на тот день в живых Горбатая, ее неминуемо ожидало бы наказание. И самое суровое. Так что не стоит ломать копья. Прекращайте уголовное дело. И сдавайте его в архив, — сказал прокурор следователю. Тот, поразмыслив, так и поступил.

А в Усолье теперь и не вспоминали о следователе. Не до того было. Здесь началась путина. А это значит, что каждый день в селе был дорог. Каждая минута на счету.

В селе остались старухи да грудные дети. Даже старики не захотели остаться в Усолье. И сбившись в одну компанию, ловили рыбу рядом с мужиками.

Пусть меньше заметов делали они, но и эти — приносили приработок и доход.

В эту путину ссыльные отказались работать на территории комбината и сдавали улов приемщику, как было раньше, прямо на берегу.

В нынешнюю путину не усидела дома Настя. Надоело ей быть в подростках. И девчонка, вместе с братом, уговорила женщин взять ее к себе.

Выматывалась, уставала, до изнеможения, но никому в том не признавалась. Да и кому пожалуешься? Димка сам едва доносил ноги домой. Отец лишь успевал, вернувшись с лова, перекусить и шел в дизельную, давал свет селу.

Теперь и младшие дети, подрастая, не сидели без дела. Взяли на себя заботы по дому. И справлялись с ними. Знали — иначе нельзя.

Федьке Горбатому стоило немалых трудов уговорить усольских мужиков взять его в бригаду на путину.

Ссыльные, услышав о том, поначалу долго смеялись:

— Заместо наплавов тебя что ли пользовать будем? Так ты, если носки скинешь, всю рыбу вонью задушишь! Кто ее после тебя жрать станет? — смеялся Оська.

— Эго верно! Нашего Федьку в чан с рыбой кинуть — не надо ни конька, ни хлеба. Рыба сама из чанов повыскакивает, — подтрунивал младший из Комаров.

— Ют меня не сбежит. Ну, душок у нее может изменится малость на деликатесный. Лучше брать ее будут. А вот от Комаров, не то что рыба — сам черт сбежит, узнай он, с кем встретиться довелось. Потому что, как только Комары за сеть берутся, рыба не то что выскочить из нее готова, а своими жабрами рада подавиться! — не остался в долгу Горбатый.

— Нет, Федь, у нас тут на здоровых мужиков работа рассчитана. Тебе не по силам, не по росту. Не потянешь с нами. Сорвешь задницу. А кто детей будет растить? — спросил Никанор.

Мужики посмеивались. Никому из них не хотелось делиться заработком с малорослым, тщедушным Федькой. А тот, будто удила закусил, просится в рыбаки и все тут.

— Федька! Не мешайся под ногами. Не могу я сам тебя взять. Вишь, мужики противятся, — досадливо отмахивался Гусев.

— Ну, ладно. Сами придете звать меня в бригаду. Поклоны бить будете, чтоб только согласился. Да я подумаю, стоит ли мне с вами связываться, — поддернул Горбатый штаны и пошел к бабам-рыбачкам.

Два дня наблюдал за их работой. А потом, то ли Настю с Димкой стало жаль, то ли всех скопом, за четыре дня установил на берегу подобие лебедки, подключил ее к дизельной и чудо… Бабы ахнули, лебедка сама вытаскивала из моря сети с уловом. Ни одна рыбина не успевала выскочить. В считанные секунды улов оказывался на берегу.

Рыбачки за такую помощь дружно расцеловали Горбатого. Тот сконфузился. Баб даже запах его тошнотворный не отпугнул. Обслюнявили с ног до макушки. А сколько доброго нажелали!

Федька млел. Родная жена за всю жизнь в щеку не чмокнула ненароком. Будто отравиться боялась. Здесь же за всю жизнь, за все упущенное разом получил. Да от каких баб! Даже дух захватывало. До вечера обалдело улыбался. А бабы рады! Теперь мужик из Шибздика в Феденьку превратился.

Да и как иначе! Ведь теперь вместо десяти заметов в день бабья бригада делала по тридцать. Баржа около них на приколе стала. К мужичьей бригаде не подходит. Здесь у женщин, только успевай сгружать рыбу в трюм. А Федька средь рыбачек в почете. Самое трудное облегчил…

Вечером, узнав о лебедке, об уловах, выросших втрое, пришли к Горбатому мужики.

Краснели. Оплошка вышла. Никто не решался заговорить первым о цели прихода.

Горбатый и без слов все понимал. Но ждал. Не торопился. Решил верх взять.

Мужики понимали, что теперь Горбатый набьет себе цену. Высмеет, унизит каждого, кто не захотел взять его в бригаду.

От такого шанса кто откажется?

Разговор долго крутился вокруг да около. Но потом Оська не выдержал:

— Чего мы Шибздика тут обхаживаем. Нехай, он, гнус, и скумекал эту лебедку бабам, я его, паскудника, в задницу лизать не буду! Чего он ломается? Нам тоже лебедка дозарезу нужна. Смастерит, пусть лепится к нам. Чего уламывать? Не целка!

Федька обиделся на такое обращенье. Ему еще помнились поцелуи усольских рыбачек, бабьи ласковые слова, какие до самых пяток прожигали теплом.

И насупился Горбатый. Взвизгнул крикливо, задиристо:

— Кишка сдала! Сознаться не хочется? А что я говорил, с поклоном придете! Смеялись тогда. Вот и посмейтесь. А я и без вас обойдусь. Порвите задницы до конца путины. Потом гляну, как вы потеплеете. А то гнус да паскудник! Я вас не звал, — кричал мужик.

Но тут Гусев вмешался, прервал споры. И предложил спокойно:

— Можем и мы обойтиться без лебедки. И работать, как всегда. Но, ты тут тоже не сам по себе живешь. Случалось и так, что без нас тебе невпродых было. К чему забывать доброе, а помнить лишь обиду? С ней в Усолье до свободы не дожить. Если есть твое желание — подмогни и нам. Не чужие мы тебе. Если не схочешь — как знаешь. Делай как на душу ляжет…